Мой подчиненный

"Дети,- думал я.- Глина, из которой можно все вылепить.

Благодатная почва для новых замыслов, новых идей... Единственное, что хоть в какой-то мере оправдывает смерть и высвобождение места для нового... Он нашел то, что ему нужно. Нашел непредвзятых друзей..."

Через два дня Юлий Михайлович принес мне расчеты и чертежи.

– Проверьте,- сказал он,- и можно передавать в экспериментальную лабораторию.

– У нас не остается времени для проверки,- заметил я.

Впервые он возразил, насупившись:

– Но если там есть ошибка, для создания нескольких моделей понадобится еще больше времени.

Я не мог не согласиться с ним, хотя был уверен, что ошибки быть не может.

Мы проверяли его расчеты больше для формы. И когда Семен Александрович воскликнул: "Ей-богу, тут ошибка, и существенная!" - мы отнеслись к этому более чем скептически. Но вот Семен Александрович вместе с Григорием Гурьевичем проверил расчеты еще раз, их лица стали похожи одно на другое, они буквально расплывались в радостных улыбках.

– Тут ошибка,-торжественно сказал Григорий Гурьевич, обнимая за плечи Семена Александровича.

– Чему же вы радуетесь?
– спросил я, все еще не ве-ря в ошибку. Григорий Гурьевич словно и не слышал моего вопроса.

– Наш сигомчик не учел элементарной вещи. Но, чтобы ее учесть, надо быть настоящим человеком, а не си-гомом.

Я взглянул на лист и сраэу же наткнулся на ошибку. Юлий Михайлович предусмотрел такие виражи и перегрузки, которых никакой человеческий организм не выдержит. Ради этого он пожертвовал скоростью на взлете. Я отвел взгляд от чертежей и напротив, в стекле шкафа, увидел свое отражение. Моя физиономия расплывалась точно так же, как лица моих коллег. Я поспешно подавил улыбку, стараясь думать о том, что теперь мы можем опоздать с выполнением заказа. Но даже это плохо помогало.

– Юлия Михайловича ко мне!
– сказал я своей секретарше.

Он вошел, слегка согнувшись и сутулясь, будто пытался стать меньше. И походка у него в последнее время выработалась какая-то робкая.

Казалось, что он постоянно боится кого-то ненароком ушибить.

Я попросил его присесть и впервые без боязни посмотрел прямо в его глаза. Сегодня мне не казалось, что он видит меня насквозь, и мне не надо было прилагать усилий, чтобы относиться к нему дружелюбно. Может быть, все дело было в том, что я не чувствовал пропасти, разделяющей нас: она сузилась как раз на расстояние его ошибки.

– Вам придется еще поработать над последним заданием,- сказал я, сдерживая торжество.

– А в чем дело?
– Он чуть опустил голову, и мне стал лучше виден его мощный лоб, на котором никогда не собирались морщины.

– Видите ли... Только не огорчайтесь. Вы допустили существенную ошибку. Сейчас я объясню вам подробно, и мы вместе подумаем, как ее устранить.

Я неторопливо разложил на столе чертежи. Я не мог отказать себе в удовольствии прочесть ему небольшую лекцию о строении человеческого организма и высказать несколько простых истин, которые мы, люди, поняли уже давно.

– Техника должна служить человеку, а не человек приспособляться к технике,- говорил я.- Это главное, что должен помнить всякий конструктор...

Он благодарно кивал головой, повторяя мои слова. Прощаясь, я без всякого насилия над собой крепко пожал ему руку и пожелал успеха.

Весть об ошибке Юлия Михайловича молниеносно распространилась по всему отделу. Отношение к нему резко изменилось. Таяла отчужденность и настороженность, кто-то даже назвал его просто по имени - Юлий. И он улыбался новым друзьям широченной улыбкой, смущенно разводил руками, когда речь заходила о стратоплане, словно заранее извиняясь за те ошибки, которые возможны в будущем.

Дальше всех в своих симпатиях зашел Григорий Гурьевич.

Он пригласил сигома на свой день рождения.

Юлий Михайлович в тот вечер был очарователен. Он танцевал строго поочередно со всеми женщинами, пришедшими в гости, в том числе и с бабушками, и с восьмиклассницей Тасей. Он рассказал несколько анекдотов и выпил две бутылки алычовой настойки, причем даже немного захмелел. Он проиграл мне две партии в шахматы и сумел отыграть только одну. В общем, он был человеком - ни больше и ни меньше.

Всю дорогу домой мы с Лидой говорили о Юлии Михайловиче и пришли к единодушному выводу, что он довольно симпатичный.

А на второй день Юлий Михайлович явился ко мне в кабинет за советом, как лучше расположить надувные подушки сиденья. Конечно, я не жалел времени для объяснений. Мы вместе набросали чертежик, а когда он ушел, я вспомнил, что забыл указать ему, где спрятать рычаги, и направился к его столу.

Заметив меня, Юлий Михайлович отчего-то смутился, попытался спрятать какой-то лист. Но сделал это неуклюже, и лист упал на пол.

Юлий Михайлович забормотал:

– Я делал наброски сиденья перед тем, как идти к вам. Наши мысли совпали.

Но я не зря считался когда-то лучшим конструктором КБ и, естественно, с первого взгляда сумел отличить на-бросок от законченного чертежа.

– Пойдемте, нам надо поговорить,- сказал я, и он послушно пошел за мной.

Я пропустил его вперед и плотно закрыл за собой дверь кабинета. Посмотрел на его большие руки, беспомощно опустившиеся на спинку кресла.

– Вы совершили ошибку.

– Да, да, вы мне уже объяснили ее,- согласился он.

– Нет, не в чертежах. Вы недооценили людей. Он хотел возразить, но я опередил его:

– Мы бы все равно раньше или позже догадались, что ваша ошибка в чертежах - игра.

В его глазах появилась такая тоска, что я невольно произнес:

– Понимаю, вам одиноко среди нас, и не вы виноваты в своем одиночестве.."

Я спохватился: ведь как-никак каждый руководитель должен не просто сочувствовать, а советовать, подсказывать, направлять.

И я сказал:

– Ложь - не выход. И вы забыли о дисциплине, о дисциплине настоящей, внутренней...

Я знал, что говорю не то, но нужных слов не было, а молчания я боялся. Потому что тогда пришлось бы поду-мать обо всем, чего я не мог ему высказать; о причинах неприязни, о своих товарищах и о себе, о незаслуженных премиях и так называемом "авторитете руководителя", о том, что я увидел тогда возле школы.

– Вы правы,- сказал он.- В главном вы правы. Это оскорбительно. Но скажите, где искать выход? Что мне надо сделать для того, чтобы стать таким, как другие? Чтобы преодолеть неприязнь?