Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Снова якорь спасения оторван, снова буря необузданно бушевала, снова звезды исчезали на темном небосклоне. Нора снова подчиняется влиянию одной исключительной мысли, точно так же, как в то время, когда она убежала из дому своего жениха. Тогда она думала лишь о том, чтобы скрыться от изменника; теперь любимою мечтою её было увидаться с ним.

Когда этот зловещий газетный листок попался на глаза Норе, она последовала первому порыву своего страстного сердца; она сорвала обручальное кольцо у себя с пальца и завернула его вместе с клочком газеты в письмо к Одлею, – в письмо, которое хотела наполнить выражениями гордости и презрения, но которое – увы! – носило лишь отпечаток ревности и любви. Она не успокоилась до тех пор, пока не отдала этого письма собственными руками на почту, адресовав его на имя Одлея, в дом лорда Лансмера. Лишь только письмо было отправлено, как раскаяние снова овладело ею. Что она сделала? Отказалась от прав происхождения за ребенка, которого она готовилась подарить свету, отказалась от последней веры в честь своего возлюбленного, лишилась лучшего, чем имя обладала в жизни – и из за чего? из за газетной статьи! Нет, нет! она пойдет сама к Лэнсмеру, к отцу своему, она увидится с Одлеем прежде, чем это письмо попадет к нему к руки. Едва только эта мысль пришла ей в голову, как она поспешила привести ее в исполнение. Она нашла свободное место в дилижансе, который ехал из Лондона несколькими часами прежде почты и должен был

Остановиться за несколько миль до имения Лэнсмер; это последнее расстояние она прошла пешком. Усталая, изнуренная, она достигла наконец родного крова и остановилась у калитки, потому что в маленьком садике перед домом она увидала своих родителей. Она слышала слабый говор их голосов, и ей представилась в эту минуту её изменившаяся участь, её страшная тайна. Как отвечать на вопрос: «Дочь, где твой муж и кто он?» Сердце у неё обливалось кровью; она спряталась за дерево, стараясь рассмотреть, что представляла ей картина жизни родной семьи, и расслушать разговор, который едва долетал до неё из саду.

– Так-то, старушка, сказал Джон Эвенель: – мне надо отправляться теперь, чтобы увидеться с тремя депутатами в Фиш-Дэне; я думаю, они уже уладили дело и я застану их дома. Они расскажут нам, какой мы должны ожидать оппозиции; я знаю также, что старый Смайкз ушел в Лондон искать кандидата. Ужь не придется же лэнсмерским синим уступить каким нибудь лондонцам. Ха, ха, ха?

– Но ты, конечно, воротишься до прихода Джэн и её мужа Марка. Я все не могу надивиться, каким образом она могла выйти замуж за простого плотника!

– Да, сказал Джон: – он теперь плотник; но у него есть право на голос, а это возвышает наши семейные интересы. Если бы Дик не уехал в Америку, у нас было бы трое представителей. Но Марк, в самом деле, хороший синий. Пусть-ка попробуют лондонцы! жолтый из Лондона пойдет против милорда и синих. ха, ха!

– Но, Джон, этот мистер Эджертон ведь лондонец?

– Ты, значит, ни о чем не имеешь понятия, если говоришь подобные вещи. Мистер Эджертон кандидат синих, а синие принадлежат к деревенской партия: какже после этого он может быть лондонцем? Необыкновенно проницательный, благовоспитанный, красивый собою молодой человек и, что всего важнее, искренний друг милорда.

Мистрисс Эвенель вздохнула.

– Что ты вздыхаешь и качаешь головой?

– Я думала теперь о нашей бедной, милой Норе.

– Бог да благословит ее, произнес Джон, с сердечным увлечением.

Между сучьями старого, иссохшего дерева раздался шорох.

– Ха, ха! я сказал это так громко, что, кажется, напугал воронов.

– Как он любил ее! повторяла мистрисс Эвенель, в раздумьи. – Я уверена, что он любил ее; да и ничего нет в том удивительного, потому что, как ни говори, она смотрела настоящею леди, отчего же ей было не сделаться миледи?

– Он любил? Как тебе не стыдно повторять эти бабьи сплетни о милорде. А еще считаешься умной женщиной.

– Джон, Джон! Я знаю, что с моей Норой не приключится никакой беды. Она слишком непорочна и добра, в ней слишком много самолюбия, чтобы…

– Чтобы развесить уши перед каким нибудь лордом, – воображаю! сказал Джон:– хотя, прибавил он с расстановкою:– она могла бы выйти славной леди. Милорд молодой-то недавно взял меня за руку и спросил, не слыхал ли я чего о ней, то есть о мисс Эвенель? и тогда его бойкие глазки были так же полны слез, как… ну, как теперь твои глаза.

– Продолжай, Джон; чтоже?

– Только и всего. Миледи подошла к нам и отвела меня в сторону, чтобы потолковать о выборах; а между тем, пока я шел с нею, она мне и шепчет: «Не позволяйте – говорит – моему пылкому мальчику говорить о вашей прелестной дочери. Мы оба должны стараться, чтобы молодежь не довела нас до беды.» «До беды!» эту слово сначала было обидело меня, но миледи как-то умеет всегда выйти правой. Я решительно думаю, что Нора любила молодого милорда; но, по доброте своей, она избегала выказывать это…. Что ты на это скажешь?

И голос отца впал в грустный тон.

– Я уверена, что она не полюбит человека прежде, чем выйдет за него замуж: это неприлично, Джон, сказала мистрисс Эвенель, несколько разгорячившись, хотя и с кротостью.

– Ха, ха! проговорил, рассмеявшись, Джон и взял жену за подбородок: – ты мне этого не говорила, когда я поцаловал тебя в первый раз под этим деревом…. помнишь, здесь еще и жилья-то тогда не было.

– Полно, Джон, полно! – И престарелая супруга покраснела как молоденькая девушка.

– Вот еще! продолжал Джон, шутливым тоном:– я вовсе не вижу причины, почему нам, простым людям, следует казаться более строгими к себе, чем наши господа. Взять хоть в пример мисс Лесли, что выходит за мистера Эджертона: любо дорого взглянуть, как она им утешается, не может глаз с него свести, проказница. Что за чудо, как ваши вороны сегодня развозились!

– Их будет славная парочка, Джон. Я слышала, что у ней-то гибель денег. А когда свадьба?

– Говорят, что тотчас после выборов. Славная будет свадебка! Не послать ли и за Норой посмотреть на наше веселье?

Из за ветвей старого дерева раздался слабый стон – один из тех страшных звуков человеческой агонии которые, услышав раз, невозможно забыть.

Старики посмотрели друг на друга не имея сил вымолвить слова. Они не могли приподняться со земли и смотрели по сторонам. Под сучьями дерева, у обнаженных корней его, они увидали неопределенно рисовавшуюся в тени человеческую фигуру. Джон отпер калитку и обошел кругом; старушка прислонилась к забору и стояла в молчании.

– Жена, жена! кричал Джон Эвенель, наклонясь к земле: – это наша дочь Нора! наша дочь, родная дочь!

И, пока он говорил это, из под ветвей дерева поднялась стая воронов, которые, вертясь и кружась в воздухе, звали своих птенцов.

–

Когда Нору положили на постель, мистрисс Эвенель попросила Джона выйти на минуту и дрожащими руками, не смея произнести ни слова, начала расстегивать Норе платье, под которым сердце её судорожно трепетала.

Джон вышел из комнаты в томительном беспокойстве, не умея дать себе отчета, видит ли он все это на яву, или во сне; голова его была тяжела и в ушах раздавался сильный шум. Вдруг жена его очутилась перед ним и сказала ему почти шепотом: