Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Простите меня, повторяю еще раз. Я говорила правду. Сердце мое не принадлежало вам. Оно могло быть мягким как воск для другого, для вас оно было жостко и холодно как гранит.

Франк не произнес более ни слова. Он стоял как будто прикованный к месту, не глядя даже на Беатриче, которая удалялась, опираясь на руку лорда л'Эстренджа. Франк с решительным видом подошел к выходу с корабля и стал дожидаться, пока люди спустят на воду шлюпку. Проходя мимо того места, где стояла Виоланта, шепотом отвечавшая в это время на распросы отца, Беатриче остановилась. Она особенно энергически оперлась в эту минуту на руку Гарлея.

– Теперь, кажется, ваша рука трепещет, сказала она, с грустною улыбкою, и, отойдя прочь прежде, чем Гарлей успел отвечать, она смиренно преклонила голову перед Виолантой. – Вы уже простили меня, произнесла она, таким голосом, который был внятен лишь для слуха Виоланты: – и потому последние слова мои не будут касаться прошлого. Я вижу, как ваше будущее ярко блестит передо мною под этими торопливыми звездами. Вечная любовь, надежда и вера. Вот последние слова той, которая с этой минуты умерла для света. Прелестная девушка, эти слова – слова предведения!

Виоланта упала на грудь к своему отцу и скрыла там пылающее лицо свое, протянув между тем руку к Беатриче, которая прижимала эту руку к сердцу. Потом маркиза снова присоединилась к Гарлею и вместе с ним спустилась во внутрь корабля.

Часть тринадцатая (и последняя)

Глава XCV

Происшествия последних дней сильно подействовали на Гарлея. Измена человека, которого он всегда считал искренним другом, которому открывал самые задушевные тайны свои, и который так предательски воспользовался его доверием, требовала мщения самого жестокого, немедленного мщения. Но, повинуясь побуждениям своей благородной души, он не решался на это, надеясь, что время и деятельность, при наступивших выборах, укажут ему путь, по которому он должен идти для удовлетворения чувства, сделавшегося в душе его господствующим. Похищение Виоланты Гарлей приписывал не одному Пешьера, он подозревал тут участие Рандаля Лесли, а потому, обличив измену Одлея, хотел обличить и низкое предательство Рандаля.

Гэлен, инстинктивно угадывая, что Гарлей любил ее только по одной своей наклонности в романтичности, а что, узнав Виоланту, он привязался к ней всей душой, весьма основательно полагала, что будущее не сулит ей того счастья, о котором мечтала она в дни своей молодости, – счастья, которым бы она наслаждалась, еслиб судьба её неразрывно была соединена с судьбою Леонарда. В свою очередь и Леонард заранее обрекал жизнь свою неисходному страданию. Он не раз покушался признаться во всем Гарлею, но мысль огорчить своего благодетеля отнимала от него всякую решимость на этот подвиг. Все, что он мог сделать для облегчения души своей, это – признаться мистеру Дэлю, своему искреннему другу и опытному руководителю. Мистер Дэль, из сожаления к Леонарду и как ревностный покровитель брачных союзов, без ведома и согласия Леонарда, открыл Гарлею, в каком положении находились молодые люди. Это открытие было новым ударом для Гарлея. У него вторично отнимали любимую женщину, и кто же? Человек, которого он спас от голодной смерти, будущность которого обеспечил блестящим образом! С этой минуты он видел в Леонарде такого же предателя, каким казался ему Одлей Эджертон.

Театром выборов был Лэнсмер. Все, кто должен был участвовать в них, собрались туда По составленному заранее Гарлеем плану, туда прибыли и мистер Дэль, и сквайр Гэзельден, которого Рандаль до такой степени очаровал, что он решился совершенно устранить несчастного Франка от наследства и сделать наследником своим хитрого Рандаля.

Выборы начались и были в сильном разгаре, когда первенствующие члены «Синего Комитета» были позваны на обед в Лэнсмер-Парке. Общество казалось веселым и одушевленным, несмотря на отсутствие Одлея Эджертона, который под предлогом болезни, заперся в своей комнате и послал к Гарлею записку с извещением, что он слишком дурно себя чувствует, чтобы присоединиться к общим друзьям.

Рандаль был на верху самодовольствия, несмотря на сомнительный успех его речи, произнесенной пред народом. Что значила неудачная речь, если самое дело выборов обеспечено? Сквайр обещался доставить ему на другой же день сумму, необходимую на покупку большего участка земли. Риккабокка не переставал еще ободрять его искательства руки Виоланты. Если когда нибудь можно было назвать Рандаля Лесли счастливым человеком, то это именно в тот день, когда он сидел за обедом, чокаясь с мистером шаром и мистером Ольдерменом и вглядываясь в блестящий серебряный поднос с напитками, в котором так ярко отражались его надежды на богатство незначительность.

Обед приходил уже к концу, когда лорд л'Эстрендж, в кратной речи, напомнил посетителям о предстоявшем окончании дела; после тоста в честь будущих членов Лэнсмера, он распустил комитет, приглашая приступить к занятиям.

Леви сделал знак Рандалю, который последовал за ним в свою комнату:

– Лесли, ваше назначение подлежит еще некоторому сомнению. Из разговора людей, сидевших около меня за обедом, а узнал, что Эджертон так много выиграл во мнении Синих своею речью и они так боятся потерять человека, который внушает им столько доверия, что члены комитета не только хотят отстать от вас при вторичной подаче голосов и присоединяться к Эджертону, но предполагают открыть частную подписку, чтобы завладеть и теми ста-пятидесятью избирательными голосами, на которые, сколько мне известно, расчитывает Эвенель в вашу пользу.

– Это будет не очень-то похвально со стороны комитета, если он вздумает действовать за нас обоих и станет усиливать Эджертона, сказал Рандаль, с досадою. – Но я не думаю все-таки, чтобы им удалось привлечь на свою сторону эти сто-пятьдесят годосов без значительной траты денег, которых Эджертон никогда не заплатит и которые ни лорд л'Эстрендж, ни отец его не захотят принять на свой счет.

– Я сказал им очень откровенно, отвечал Леви:– что, как агент мистера Эджертона, я не допущу никаких происков для нарушения правильности выборов. Я уверил первенствующих членов комитета, что рассмотрю и обдумаю их намерение перейти на сторону Эджертона: они решились действовать по указаниям Одлея, а я знаю заранее, что он скажет на этот счет. Вы можете положиться на меня, продолжал барон, с важностью, которая странно согласовалась с его обычным цинизмом: – вы можете положиться на меня, что успеете одержать верх над Одлеем, если только это будет в моей власти. Между тем вам необходимо увидаться с Эвенелем нынешним же вечером.

– Я назначил ему свидание в десять часов. Судя по его речи против Эджертона, я не сомневаюсь, что он намерен помогать мне, тем более, что он удостоверился из избирательных списков, что ему невозможно ничего сделать ни в свою собственную пользу, ни в пользу своего племянника-грубияна. Моя речь, как ни нападал на нее мистер Ферфильд, все-таки должна же расположить Желтую партию подавать голоса скорее в мою пользу, чем в пользу такого явного противника, как Эджертон.

– Я сам думаю то же. Ваша речь и ответ Ферфильда, правда, чрезвычайно повредили вам во мнении Синих; но будьте уверены, что я могу еще заставить этих полтораста негодяев – хотя подобные действия подкупа и происков и могут значительно повредить мне в общественном мнении – подать голоса в вашу пользу. Я скажу им, как говорил уже комитету, что на Эджертона в этом случае плохая надежда, что он ничего не заплатит, но что вы нуждаетесь в голосах, и что я…. одним словом, если их можно будет поддеть красными словами и обещаниями, я проведу их….

В это время кто-то стукнул в дверь. Вошел слуга с поручением от мистера Эджертона к барону Леви, которого первый просил зайти к нему на несколько минут.

– Хорошо, сказал Леви, когда слуга вышел:– я пойду к Эджертону и как только окончу переговоры с ним, то отправляюсь в город. Я, может быть, ночую там.

Говоря таким образом, он простился с Рандалем и направил шаги к комнатам Одлея.

– Леви, спросил отрывисто государственный муж, при входе барона:– вы открыли мою тайну – мой первый брак – лорду л'Эстренджу?

– Нет, Эджертон; клянусь вам честью, что я храню вашу тайну.

– Вы слышали его речь! Неужели вы не заметили страшной иронии в его похвалах моим заслугам? или это…. или это…. дело моей совести? прибавил высокомерный Одлей сквозь зубы.

– Напротив, отвечал Леви: – мне кажется, что лорд л'Эстрендж избрал именно такие черты вашего характера, которые и всякий другой из ваших друзей поместил бы в похвальной речи.

– Всякий другой из моих друзей! Какие друзья! проговорил Эджертон с мрачным видом.