Мой русский любовник

Присев под могучим платаном — одна из его причудливо скрученных ветвей напоминала кольца питона, — я сбросила босоножки с усталых после долгой ходьбы ног и, откинувшись на спинку скамейки, прикрыла глаза. Я полюбила это место — и стала выходить на несколько остановок раньше, чтобы добраться сюда пешком. По пути мое внимание привлекали старинные кованые решетки, витрины книжных лавок. Я частенько заходила в них, но не для того, чтобы приобрести что-нибудь, а просто чтобы насладиться их неповторимой атмосферой. А потом меня ждал Люксембургский сад, уже в осеннем убранстве. На аллеях и ответвлявшихся от них дорожках лежали упавшие с деревьев каштаны, круглые, словно обтянутые глянцевитой кожей. Они переливались на солнце своими коричневыми и темно-гранатовыми бочками. На некоторых из них была зеленая колючая оболочка, обычно треснутая в одном или нескольких местах. Как-то раз, когда я проходила под деревьями, одна такая «бомбочка» угодила мне по макушке. В первый момент я перепугалась и отскочила в сторону, но потом это маленькое происшествие настроило меня на благодушный лад.

Итак, я сидела, головой касаясь мощного ствола, с закрытыми глазами, а неподалеку от меня компания немолодых мужчин, скорее всего пенсионеров — иначе откуда у них свободное время, чтобы приходить сюда по утрам в будние дни, — играла в «шары». До меня долетали беспечные голоса, их французский был немного другим, не таким, на котором разговаривали в университете. «Интересно, как он говорит по-французски, с каким акцентом?» — вдруг подумала я. Должен же он знать французский? Хотя до этого времени я слышала только его русскую речь. У него был сильный, низкий голос, и, несмотря на то что он достигал моего слуха из-за стены, да еще в разгар ссоры, в нем была какая-то распевная плавность. А может, дело в особенности его родного языка, певучего по своей природе? Любопытно было и как выглядит этот Саша… Я уже многое успела узнать об этой паре, которую от меня отделяла только тонкая стенка. Я была невольным свидетелем их ссор, а также примирений, обычно заканчивавшихся в постели. Их громкая любовь не раз будила меня в ночи. Не знаю, насколько они осознавали, что у их страсти есть невольные свидетели. Таким свидетелем была я. В зависимости от моего настроения, долетавшие из-за стены звуки то раздражали меня, то смешили. Однажды ночью я испытала странное чувство — будто бы сама участвую в их любовном акте. Находясь в полудреме, между сном и явью, я ощущала нечто такое, по чему тосковала и чего, в общем-то, уже не помнила. Очнулась, чуть ли не испытывая оргазм, которого как раз в тот момент достигла пара за стеной. Я была сконфужена своей реакцией, но напряжение не спадало. Мое тело вдруг показалось мне незнакомым, жаждущим чего-то, что было невозможно. Совершенно безотчетно рука скользнула меж бедер, но я тут же ее отдернула — меня охватил ужас. Происходило нечто такое, что я была не в состоянии контролировать. После нескольких лет воздержания в моем теле пробудились желания, с которыми я не могла, не хотела и не умела справиться. Ни на какую новую связь я бы уже не отважилась, тем более что мои последние отношения закончились жалким финалом.

Дочь называла их «служебным романом». Он продолжался несколько лет. Мы были ровесниками, но на служебной лестнице я стояла ступенькой выше Петра. Конечно же мне и в голову бы не пришло его соблазнять. Это произошло само собой. Мы поехали на симпозиум в Грецию. Наши номера в отеле были расположены по соседству. Как-то вечером он пришел с бутылкой вина. И остался. Когда Петр приблизился ко мне, я хотела его оттолкнуть. Он лапал меня потными ладонями, я ощущала на лице его кислое дыхание. Это будило во мне легкое отвращение. Его дыхание становилось все прерывистей, и в какой-то момент он ловким движением руки стянул с меня трусики. Петр с головой забрался мне под юбку. С удивлением я обнаружила, что невзрачный на вид человек очень искусен в любовных ласках. Я быстро потеряла контроль над собой и начала громко стонать. Никто до этого так меня не ласкал. Наслаждение блаженством разливалось во всем моем теле, и несколько минут я пребывала в мире, о котором до этого времени не имела ни малейшего понятия. И происходило все это благодаря мужчине, которого я совсем не любила. Но стала от него зависима. Мне были необходимы эти несколько минут, которые мог подарить мне только он. Он выскальзывал из моей постели и спешил домой, где его ждала жена. Но меня это не волновало, такое положение вещей было мне даже на руку.

Только однажды, в канун Нового года, когда из-за ремонта в квартире я оказалась в пансионате Дома ученых под Варшавой, наедине с собой, одиночество испугало меня. Эва встречала Новый год со своей семьей, мой любовник — со своей. А я, обреченная проводить время в компании одних женщин, которые к тому же были старше меня, воочию увидела, что меня ждет через десять лет. Мне тогда было сорок с хвостиком. Я запаниковала и поставила Петра перед выбором: если он хочет быть со мной и дальше, то должен оставить жену. Он же сам постоянно твердил, что его брак — фикция и с женой его ничего не связывает. Она была старше его и, поскольку не могла иметь детей, окружала его настоящей материнской заботой. Ждала с накрытым столом, а когда он опаздывал, безропотно подогревала обед в духовке, не позволяя себе ни единого упрека в его адрес. Случалось, что в течение одного дня жена по нескольку раз отваривала картошку, чтобы подать ее к столу горячей, когда он явится наконец домой. Это было своего рода рабством, на которое Петр не раз жаловался, но ничего не делал, чтобы изменить существующее положение вещей. Я подозревала, что ему было просто удобно так жить. Ведь жена взяла на себя все трудности быта, чтобы он мог спокойно заниматься наукой. Она знала о нашем романе, во всяком случае явно догадывалась, и даже однажды спросила его напрямик. Петр сухо ответил, что нельзя задавать таких бестактных вопросов. Развод она никогда бы ему не дала, да мне и не нужен был официальный брак. Главным было другое — присутствие мужчины рядом со мной каждый день. Он отказался.

— Дело не в моей жене, — объяснял он мне, — а в тебе. Ты вышвырнула бы меня из дома меньше чем через две недели.

Быть может, он был прав, но время от времени я все-таки бунтовала, требуя от него немедленно оставить жену. Он научился пережидать мое плохое настроение. И прекрасно знал, когда я снова пущу его к себе в постель. Но произошло нечто такое, что раз и навсегда погубило наш неформальный союз.

Как-то раз я пригласила Эву на обед в ресторан.

— Мама, посмотри, — сказала дочь, когда мы заняли свои места за столиком в углу зала, — обернись незаметно — видишь, кто там сидит?

За столиком сидел Петр со своей женой. Он сделал вид, что не узнает меня, его лоб покраснел, что было признаком крайней взволнованности. Потом подозвал официанта и расплатился по счету. Его жена, сидевшая ко мне спиной, не понимала, что могло послужить поводом для столь внезапной спешки.

— Что случилось? Почему мы вдруг уходим, да еще так срочно? — спросила она.

Он чуть ли не силой выдернул из-под нее стул и, подталкивая перед собой, бросился к выходу. Ни одного взгляда в нашу с Эвой сторону. Мне было непонятно его поведение. Кивнув мне или даже подойдя поздороваться, он ничем не рисковал, ведь мы вместе работали. С его женой мы были знакомы, я могла бы перекинуться с ней словечком. Но он сам себя поставил перед выбором.

— Никакого выбора он делать не собирался, — с презрением сказала Эва. — Он трус, мама.

Вернувшись домой, я обнаружила несколько сообщений на автоответчике: «Юлия, я все тебе объясню, позвони мне, я в институте»; «Юлия, это снова я, жду твоего звонка». Я не перезвонила, а когда он позвонил в очередной раз, положила трубку. На следующий день в университете Петр подошел ко мне как ни в чем не бывало и наклонился, чтобы поцеловать в щечку. Я отвернулась и посмотрела на него так, что он больше никогда не отважился на подобные фамильярности. Конечно, я тосковала по близости с ним, но гордость не позволяла мне признаться в этом. Я пыталась убедить себя, что мне никто не нужен, что я спокойно могу обходиться без секса. Но когда мы встретились у знакомых и он отвез меня домой, я впустила его в квартиру. В голове шумело от выпитого вина, а его близкое присутствие еще больше кружило мне голову. Едва войдя, он подхватил меня на руки и отнес в спальню. Стал лихорадочно сдирать с меня одежду, я чувствовала все возрастающее возбуждение, но одновременно с ним возникло желание взбунтоваться. В какой-то момент я оттолкнула его и заперлась в ванной. Любовник старался всячески выманить меня оттуда. «Юлия, не будь ребенком», — уговаривал он через дверь. Но я не откликалась.

Потом я долго приходила в себя, пытаясь справиться со всем этим. Однажды даже решилась лечь в постель с едва знакомым мужчиной. Он брал у меня интервью, а после вдруг позвонил и предложил встретиться. Я согласилась: парень был довольно красив, только, пожалуй, не слишком умен, что для меня сперва — в тот момент так казалось — не имело значения. Как же я ошибалась! То, что он говорил, вызывало раздражение, а фразы типа «Женщины так и льнут ко мне» окончательно скомпрометировали его в моих глазах. Но дело зашло довольно далеко, и я не смогла сразу выгнать этого типа ни из своей квартиры, ни из своей постели. Он был неловок, не умел вслушиваться в мое тело. Это была последняя постельная сцена в моей жизни… Вскоре я от него избавилась. И будто замкнула свое тело в тесном чемодане на ключик.

Это вовсе не означало, что с тех пор я начала ощущать себя старой. Я просто была свободной, и мне не хотелось расставаться со своей свободой…

Орли, полседьмого утра

Мне казалось, что я чувствую себя нормально, но вдруг моя голова упала на грудь — видно, я задремала. Действительно, я провела ту еще ночь, но нельзя же дремать прямо здесь, в кафе.

* * *

Какой же это был день недели, когда чрезвычайно взволнованная Надя забежала ко мне с известием, что «Сашенька приглашает вас, пани Юлия, в гости, познакомиться поближе»? Кажется, вторник… пятнадцатого сентября. Да, точно, это был вторник. В то утро я еще подумала, что самое худшее позади. Начинается третья неделя моего пребывания в Париже. Я как раз вернулась с прогулки по Елисейским Полям и мечтала только об одном — прилечь отдохнуть. Поэтому стук в дверь восприняла с неудовольствием. Еще хуже отнеслась к этому приглашению. «Истинно советская манера, — подумала я. — Уж если Сашенька пожелал со мной познакомиться, мог бы и сам потрудиться зайти».

— У меня сегодня кое-какие дела. Может быть, в другой раз? — ответила я.

— Но мы уже приготовили ужин, — защебетала Надя.

Они занимали угловой номер, значительно просторнее моего, но из окна был виден дом, который как раз начали разбирать. Какая-то адская машина, снабженная длинным «плечом» с раскачивающимся стальным шаром на конце, дробила стену, которая со скрежетом обваливалась, поднимая клубы пыли.

В комнате царил жуткий беспорядок. На столе, где мигал экраном включенный компьютер, громоздились горы бумаг, вокруг на полу были разбросаны книги.

— Саша ничего не позволяет трогать, — оправдывалась Надя, поймав мой неодобрительный взгляд.

Книги лежали также на обеих кроватях, стоявших вдоль противоположных стен. В номере, однако, не было ни Саши, ни признаков накрытого ужина. Правда, посередине был установлен стол, но на нем только белела одинокая скатерть.

— Вашему мужу не мешает шум за окном?

— Страшно мешает. Мы хотели переехать из этого номера, но в других комнаты намного меньше, чем наша… Он придет с минуты на минуту… пошел купить кое-что из напитков. Вы извините, я быстренько выну из чудо-печки курочку. Сама тут колдую-готовлю, потому что Саша не любит есть в городе… Да и дорого к тому же…