Мой самый-самый...
Шрифт:
– Что?
– Гор умер.
– Что???
Я в шоке резко выпрямляюсь и хватаюсь за горло, которое мгновенно болезненно сдавливается. Сашка так и гладит меня по волосам, и глаза его лихорадочно поблескивают в полутьме.
– Вчера, Лиз. Я пришел поздно с работы, а он лежит. Под лестницей...
Моргаю, а перед глазами все начинает плыть, пытаюсь протолкнуть воздух в легкие, а не могу, только по телу волны жара гуляют.
– Он вроде бы вел себя как обычно, просто много спал, не скулил...Я...Я надеюсь, что он без боли...ушел...- сипит Саша.
Всхлипываю и снова прижимаюсь к его груди. Ну пиздец...
– Почему не сказал сразу?
–
– А дети?
– Пусть отдыхают пока, прилетят - скажем.
– Да, наверно, так лучше будет, - киваю, переводя дух, - Где похоронил?
– У тутовника. Земля мерзлая, пришлось Михалыча звать посреди ночи, чтобы экскаватором копнул, утром вылетать же уже...
– Саш, - тяжело вздыхаю, не зная, как выразить все то, что в душе.
Мне больно самой, но и его боль, скрытая в этих скупых словах, прошивает меня насквозь. Сажусь повыше, обнимаю его голову и целую в дрожащие веки, лоб, уже покрытый сеточкой морщинок, высокие скулы, прямой нос. И мои горячие слезы делают влажным его лицо. Рвано вздыхает и утыкается носом мне между грудей, крепко - крепко обнимая за талию. Плечи напряжены. Глажу.
– У него классная жизнь была, - шепчу.
Никак не реагирует, а потом тихо бормочет.
– Совсем один помер... В темноте...
Сажусь теперь уже я спиной к изголовью кровати, гладя голову мужа, придавившую мою грудь.
– Мне и до этого так тоскливо в доме было. Пиздец, Лиз. Там все про вас, про нас, и я как в музее бродил, одни воспоминания. А Гора вчера нашел и...Умер вместе с ним наш дом. Там только выть теперь. И ничего мне уже не надо. Для чего? Гостиничный комплекс, большой дом - все это было важно, когда мы все там были. Но ты возвращаться не хочешь, правильно я понял? И, получается, всё, что я построил за всю жизнь, перестало иметь смысл даже для меня.
49. Лиза
49. Лиза
Сашка хмурит брови, проводя пальцами по моей щеке, а я пытаюсь усмирить нарастающее внутри напряжение. Я так ему сопереживаю сейчас, и мне так за него и за «нас» больно, что я не могу не испытывать чувство вины. И не понимаю – оно мое личное, или муж мне пытается его навязать.
– Звучит так, будто ты меня обвиняешь в этом, - тихо признаюсь, перехватывая его руку и сжимая ладонь, - Это твое «правильно ли я понял, что ты возвращаться не хочешь» …Будто перекладываешь на меня всю ответственность.
– Что за…Нет! Я всего лишь делюсь, - у Сашки на мгновение раздраженно сверкают глаза, но потом он криво улыбается, снова садясь повыше и устраивая меня у себя на груди, - Просто говорю, что почувствовал, что больше меня ничего там по сути не держит.
– М-м-м,- тяну, задирая голову, чтобы видеть его взгляд. Кокетливо улыбаюсь, пытаясь смягчить провокационный вопрос - И что ты будешь делать?
– Я не знаю. Если перееду к тебе, пустишь? – он говорит шутливым тоном и тормошит мое плечо, а меня сердце к горлу подлетает, по всему телу нервные разряды идут. Так просто?
– Ну…У меня отличная большая кладовка, - копирую его несерьезный тон, губы дрожат в улыбке.
Сашка хмыкает на это и больше ничего не говорит. Прикрывает глаза, гладя мои плечи. Затихаем.
– Если поклянешься, что больше никаких измен, - едва слышно шепчу уже серьезно, почти касаясь губами его кожи на груди.
Шумно выдыхает, прижимает меня крепче и целует меня в макушку.
– Больше никогда,
Кис. Очень сложный вышел урок. Ты тоже обещаешь?– Да.
Отрываю голову от его груди, и мы коротко целуемся, снова ложимся обратно. В комнате будто воздух уплотняется, и каждое слово имеет свой особенный вес. Страшно сказать что-то не то, сфальшивить, и потому мы наполняем не озвученными смыслами густую ночную тишину, царящую в нашем номере. Сашкины пальцы рассеянно выводят узоры на моем плече, его сердце под моей щекой ускоренно сильно бьется, и моя рука покоится на его животе. Казалось бы, что еще надо, да? Но наш паззл все равно не складывается пока.
– Лиз, не обижайся пожалуйста, что я еду на Камчатку, - шепчет Сашка хрипло еще через пару минут.
И я хочу ответить, что уже не обижаюсь, но он продолжает говорить.
– Мне нужно подумать, очистить голову, перепрошиться. Я сейчас такой пустой, что мне нечего вам с детьми дать. И ни хрена не понимаю, как дальше…
– Так давай поговорим, если ты это «дальше» хочешь вместе, - тихонечко предлагаю, снова поднимая к нему глаза.
Усмехается, качая головой.
– Ну давай, - и серые глаза чуть насмешливо щурятся, замирая на моем лице.
– Москва? – начинаю с самого очевидного.
– Может быть…Как перевалочный пункт, - тут же отзывается Саша, разом руша все мои робкие мечты остаться в столице.
Блять…
Я пытаюсь контролировать свою реакцию, тем более, что муж внимательно за ней наблюдает, но плечи все равно деревенеют, а мягкая улыбка превращается в пластмассовый оскал. Нет, я знала, прекрасно знала, что он не захочет здесь жить, но одно дело знать, а другое – услышать. Другое – вот прямо сейчас до конца признать, что, если выбираю мужа, я опять поеду за ним хрен знает куда… А мне нравится.
Нравится, черт возьми, жить здесь!
С театрами, гипермаркетами, набережными, парками, такси, метро, кольцевыми, концертами и безбрежной пестрой толпой людей на улицах.
Нравится!
Мне нравится моя работа, хоть я и совсем недавно вышла на нее. Нравится то, что я делаю, и я уже прекрасно понимаю, что выполнять ее удаленно, просто ездя в командировки, на самом деле нереально – этих командировок набежит гораздо больше, чем проведенных дома дней. Черт, да у меня уже даже перспективы на ней есть, если Эмма Ефимовна все-таки продвинет мою кандидатуру на место Кольцовой, уезжающей во Владивосток. Всего через два месяца меня могут повысить, и, черт возьми, это важно для меня!
Важно ли так же, как Саша?
Нет, не так, но от того, что я опять откажусь от более активной жизни, от каких – то амбиций и запрусь в очередной горной деревне, вызывает легкую тошноту.
– Не хочешь уезжать, - не спрашивает, а утверждает Саша, внимательно наблюдая за мной.
Слёзы наворачиваются от того, что не знаю, как ответить честно и не обидеть его. Всхлипнув, отрицательно мотаю головой.
– Лиза, я не смогу жить в Москве, мне там нечего делать, - в его голосе такая горечь.
– Саш, мне всего тридцать пять, у меня два высших образования, взрослые дети, я тоже не хочу не пойми кем на очередной горнолыжке работать, чтобы просто дома не сидеть, - бормочу.
Саша издает короткий смешок и гладит меня по волосам, успокаивая.
– Надо было брать в жену двоечницу, - с грустной иронией произносит.
– Да, помнишь Киселеву? – вспоминаю нашу однокурсницу, - Она явно рвалась.
Смеемся и снова обнимаемся. И горячо, и горько от этих объятий. Как дальше жить, а?