Мой враг – королева

И он взял мои руки и поцеловал их:

– Леттис, – сказал он. – Теперь я хочу, чтобы ты поняла: я знаю, что для тебя были все эти годы. Но я не мог ничего сделать. Это было против моей воли. Пойми, пожалуйста, и прости, моя дорогая.

– Я очень хорошо все понимаю, – отвечала я. – Ты должен был позабыть про меня, потому что она желала этого.

– Это так. Я бы ни за что…

Он схватил меня в объятия, но я чувствовала, что его страсть исходит не от любви, а от предвкушения славы в Нидерландах.

С ним ехал Филип Сидни, и он обещал найти место для Эссекса.

– Нашему молодому графу понравится перспектива. Видишь, как я забочусь о семье.

Марш готовился быть триумфальным. Он уже все запланировал. «А теперь, – сказал Лейстер, – мне нужно поговорить со своим стремянным, потому что мне надо много чего сказать ему».

Мне было любопытно, какова будет реакция Кристофера Блаунта.

В нем было что-то очень невинное, и, вспоминая «инцидент», я видела, как меняются реакции на его лице. Там были и чувство вины, и восторг, и надежда, и желание, и стыд, и страх. Все смешалось. Он, вероятно, чувствовал себя злодеем, соблазнившим жену своего хозяина. Мне хотелось бы сказать ему, что это я его соблазнила. Он был очарователен, и, хотя я была полна искушения повторить соблазнение, я не сделала этого. Мне не хотелось портить впечатление молодого Кристофера тем, чтобы перевести все в чисто физическое влечение.

Однако мне было интересно, как он поведет себя с Лейстером и не выдаст ли он чего. Я была убеждена, что он приложит гигантское усилие, чтобы не сделать этого. А поскольку он ехал в Нидерланды вместе с Лейстером, то, я предполагала, этого больше не повторится. Однако я ошибалась.

Королева решила, что Лейстер не должен провести последнюю ночь в Англии со мной. Я надеялась, напротив, что он, наконец-то, воспротивится, и ждала его во Дворце Лейстера. Он не приехал. Вместо этого приехал гонец с известием, что Лейстер должен остаться при дворе, ибо у королевы много проблем для совместного обсуждения. Я понимала: она еще раз доказывает мне, что, хотя я и жена, это она распоряжается моим мужем. Я была расстроена, зла. Мне ненавистен был его отъезд. Думаю, в душе я все еще любила его, все еще желала его. Я знала, что в моей жизни не будет никого главнее Лейстера. Я была почти больна, когда думала о них двоих. Она, несомненно, пожелает потанцевать рано утром, а он станет услужливо раздавать ей тошнотворные комплименты, рассказывая, как он несчастен, покидая ее. Она будет слушать, склонив голову набок, вперив в него свой ястребиный взор… и думая о том, что ее милый Робин – единственный мужчина в ее жизни.

Был холодный декабрьский день, но даже самая плохая погода была лучше, чем мое настроение. Я решила, что я была полная дура. К черту Елизавету. К черту Лейстера. Я приказала развести в спальне огонь, и сразу стало тепло и уютно. Я послала за Кристофером.

Он был столь наивен и неопытен. Я знала, что он обожает меня, и то было бальзамом на мое раненое самолюбие. Я не могла бы вынести, чтобы его мнение обо мне изменилось в худшую сторону, поэтому я сказала, что позвала за ним из-за того, чтобы сказать, что в происшедшем тогда нет его вины. Это случилось само собой, прежде чем мы оба смогли осознать, что мы делаем. Это не должно повториться более, и мы должны забыть об этом.

Он сказал мне то, чего я и ожидала, что он сделает все, что я прикажу, кроме одного – он не сможет забыть. Это было самое чудесное происшествие в его жизни, и он будет всегда помнить это.

«Молодые так очаровательны», – подумала я. Теперь я поняла, отчего королева так любит их. Их наивность обновляет нас, пробуждает к жизни. Обладание мною привело Кристофера почти к идеализации меня, к поклонению, и в основном восстановило мою веру в собственные силы обвораживать, в чем я начала сомневаться из-за пылкого желания Роберта оставить меня ради славы в Нидерландах.

Я сделала вид, что прощаюсь с Кристофером, так как на самом деле твердо решила, что он останется у меня на ночь. Я положила ему руки на плечи и поцеловала его. Конечно же, это разожгло пламя. Он извинялся, всерьез полагая, что ему нет прощения. Это было так мило и притягательно. Перед рассветом я отослала его. Он ушел, со словами, что если ему суждено умереть в битвах за Нидерланды, то пусть я окажу ему честь, помня, что он никого не любил, кроме меня.

Милый Кристофер! Смерть казалась ему желанной в тот миг, и я уверена, она несла славу. Он уже видел себя умирающим за протестантскую веру с моим именем на устах. Все это было так романтично, так красиво, что я от души радовалась этому подарку жизни. Я не понимала, отчего я отказывала себе в этом ранее.

Они уехали на следующий день, Лейстер, прощаясь с королевой, во главе колонны, в которой ехали также мой любовник и мой сын.

Позже я узнала, что будущих победителей щедро развлекали в Колчестере, а затем они направились в Гарвич, где их ждал флот из пятидесяти кораблей, готовых перевезти их через пролив.

Роберт писал мне в большой экзальтации, что его везде радостно и щедро принимают и считают своим спасителем. В Роттердаме была тьма, когда прибыл флот. Люди осветили набережную факелами, и каждый четвертый держал огненный крест. Толпы народа вышли с приветствиями, и его провезли к рыночной площади, где огромная статуя Эразма Роттердамского была установлена во славу родины. Затем он поехал в Делфт, где поселился в том самом доме, в котором был убит принц Оранский.

«По мере нашего продвижения по стране празднование нашего прибытия все усиливалось, – писал он. – Я везде был известен как спаситель народа.»

Народ сильно пострадал от нашествия испанцев, был настроен сохранить свою религию, и поэтому видел приход англичан с деньгами и солдатами как спасение.

Он поехал командовать армией, но битв на той стадии не было. Было только шумное празднование. Я была удивлена, что королева избрала для командования Лейстера, ибо он был политик, но не солдат; он привык сражаться словами, а не мечами. Я недоумевала, что будет, если начнутся сражения.

Но он пожинал плоды славы. Эйфория продолжалась несколько недель, а затем наступил решительный момент. Он написал мне, так как не умел держать все в себе.

«Это случилось в первый день января: ко мне пришла Делегация. Я был еще не одет, и, как только мой туалет был закончен, мои подчиненные доложили, что министры желают со мной говорить. Они предложили мне губернаторство над Объединенными провинциями. Я был несколько растерян, ибо королева послала меня воевать, а не править, и, сколь бы ни было предложение заманчиво, мне нужно было его обсудить.»

Я представила себе его с сияющими глазами. Разве не к этому он стремился? Он так долго был человеком при королеве. «Как собачка на цепи», – однажды я сказала ему. Так, я слышала, говорила и королева: «Мое милое существо, дай мне приласкать тебя… и не думай убегать далеко. Ты можешь уйти ровно настолько, насколько я позволю тебе». Что должна была значить для него корона Нидерландов!

И я вновь начала читать письмо.

«…Я просил времени на обсуждение предложения. Ты будешь довольна, узнав, что я назначил Эссекса Генералом Конного корпуса. Я провожу много времени, слушая псалмы и церемонии – люди здесь очень религиозны. А теперь я должен сказать, что я обсудил вопрос губернаторства с секретарем королевы, Дэвидсоном, который находится здесь, и с Филипом Сидни, и оба они того мнения, что я должен принять предложение народа Нидерландов и спасти страну. Так что теперь я, моя дорогая Леттис, Губернатор Объединенных провинций». Далее следовала приписка:

«Я обосновал губернаторство в Гааге. Хотелось бы; чтобы ты видела эту пышную церемонию вступления на пост. Я сидел на троне под гербами Нидерландов и Англии, а вокруг меня собрались представители штатов. Королеве и мне были выражены благодарности. Я произнес официальную клятву и поклялся защищать народ и работать во имя его блага и процветания Церкви. Если бы ты была здесь, то как бы ты гордилась мной!

А теперь, моя дорогая Леттис, я желаю, чтобы ты присоединилась ко мне. Помни: ты приедешь сюда как королева. Ты хорошо знаешь, как держаться в таком случае. Мы будем вместе, и ты более не будешь ощущать себя в ссылке, как ты называешь это. Жду тебя».