Мой запретный

– Рыпнешься и я завалю тебя, – рычит Дема.

Оскар лыбится в ответ.

– Давай. Вы все равно трупы. Здесь охраны человек десять, идиот. Неужели ты думаешь этой пуколкой перебить всех?

Я не хочу, чтобы Дема подставлялся. Это мое дело. Не его.

– Дай ствол.

Он переводит на меня недоумевающий взгляд. Я вижу, что Огинский на пределе.

– Ствол, - повторяю с нажимом.

Дема протягивает его. Я ставлю пушку на предохранитель и убираю за пазуху.

– Я тебя, тварь, угандошу голыми руками.

Пытаюсь сорваться к нему, но между нами появляется тот самый урод.

– Остынь. Я не хочу крови.

С губ рвется смех.

– Ты не хочешь крови?!

Рома вытирает лицо, разминая шею. И когда он поднимает на меня глаза, на его лице появляется наглая улыбка.

– Варламов, так мы с тобой же родственнички, милый, а ты «убью», «тварь». Прикинь, какая ирония! Ты думал, что имеешь меня, трахая мою сестру, а на самом деле ты тот, кого поимели.

Каждое его слово - гребаный гвоздь в его крышку гроба. Он уже похоронил себя. Ему конец.

– Ты такой жалкий, Лука, - он продолжает смеяться, а я вижу как с обеих сторон к нам подтягиваются охранники. У каждого из них по пушке в руках.

– Втюрился не в ту. Сначала я был против. Пару раз даже срывался на нее. А потом, понял, что сестра моя не так проста, как кажется... Да и не выбирала она тебя никогда.

Он обходит Оскара и спускается по ступенькам ко мне. Подходит вплотную, рискуя в любую секунду распрощаться с жизнью.

– Ты же сам вцепился в нее, - цедит презрительно сквозь зубы.
– А ее кроме Глеба никто не интересует. И нужен ты был лишь как средство, для достижения цели. Вашу семейку поимели дважды.

С груди рвется рык. Срываюсь к нему, но чьи-то руки держат.

– Лука, остынь. Не надо. Он ответит, но не сейчас, слышишь?!

Я не хочу его слышать! Я не хочу понимать, что этот ублюдок говорит правду.

– Лука! – он еще крепче держит. – Мы, блять, нуждаемся в тебе! Что будет с Нейманом, с клубом, что со мной будет, если тебя грохнут сейчас?! Не гони! Мы решим это вместе, семьей. Илай тоже имеет право на месть. Не отбирай у него это.

Его слова действуют. Не знаю как, но мне становится легче. Будто невидимая петля на шее вдруг становится слабей, и уже не так давит. И давление в груди спадает, давая ясность мыслей.

Поднимаю глаза, залитые кровью. Вижу, как из дверей дома выходит она. Рыжая копна волос, глаза зеленые, злые неотрывно на меня смотрят. Сначала не верится даже. Но сомнений никаких. Это Ослик. В рубашке, которую вчера гладила перед сном в моей квартире. И джинсы эти я ночью срывал с нее.

Это не удар под дых. Это выстрел в упор. У меня не было шансов.

 Я смотрю на нее, на глаза ее чужие и подыхаю заживо.

Внутри еб*ное пепелище. Горят все, до единого мосты. Все планы и мечты – сплошной смрад и гарь.

А я стою и пялюсь на нее. На то, как к Оскару подходит, как жмется к нему. И сейчас до меня доходит. Все это время она здесь была. Пока я там, на ринге ждал ее, она с ними была. С убийцами Потапа.

С губ рвется смех.

– Ну конечно... вот я деби-и-ил, – мотаю головой, до сих пор отказываясь верить в происходящее.

На х*р её. Просто пусть катиться все в бездну. Я не хочу даже смотреть на нее. Придушить бы ведьму, да рука не поднимется. Какой бы сукой не оказалось, она особенная для меня. Она – самая важная. Единственное, что имело значение.

Смотрю на нее, пожирая. Знаю уже, что в последний раз. Знаю, что не смогу простить. Переступить через себя. Как бы ни любил.

И последний шанс даю. Хотя, внутри понимаю, что это просто моя слабость.

– Ты знала? Ты ведь знала, когда просила меня помочь Глебу? – голос содран, тихий. Я чертов слабак. И я признаю это.

Она нагло смотрит на меня, с презрением. Будто я грязь под ее ногами. Тот же взгляд, что и при первой встрече.

– Ты тоже много, что знал и скрывал. Разве это что-то меняет? – вздергивает бровью.

СУКА!!!

Это конец. Я не знаю, как собрать воедино те куски мяса, в которые она превратила меня. Все разорвано, разбросано, исковеркано. И я блять ходячий труп. Жалкий, никчемный, стою и пялюсь на нее. Пялюсь и никак не могу понять, почему я не подох ещё?

Глаза ее зеленые, ядовитые. Те, что отравили, душу выпотрошили и поимели. В одном Вершинин оказался прав. Они трахнули меня по полной. Опустили на колени, а я и рад был. Сам вручил ей топор и голову склонил.

 Если бы она хоть каплю надежды дала. Если бы в широко раскрытых глазах девочки-убйицы вспыхнуло хоть немного тепла ко мне... Я бы нахуй все послал. Я бы сорвался к ней, я бы забрал. А там будь что будет. Но она стояла и жалась к Оскару. В ее надменных глазах застыл немой крик. Она орала, вопила мне: «Смотри на меня! Вот она я, стою рядом с теми, кто всегда был для меня важнее! Тебе хорошо видно? Если хочешь, подойди ближе и рассмотри все окончательно, придурок. Смотри в мои глаза, у тебя должен быть отличный обзор. Я никогда не была твоей.»

Холодная, жестокая. Двуликая сука.

– Лука – подходит Дема, касается плеча.

Вздрагиваю. Оборачиваюсь к нему, и понимаю, что трясет не по-детски.

– Идем…

Конец