Моя Антония
Шрифт:
Добраться к Шимердам в повозке нечего было и думать, на расчистку дороги ушел бы целый день. Поэтому дедушка выехал из конюшни верхом на одном из наших могучих вороных, а Джейк поднял бабушку на руки и подсадил ее в седло сзади. Бабушка укуталась в несколько шалей и надела на голову черный капор. Дед заправил пышную белую бороду за воротник. Они напомнили мне каких-то библейских персонажей, когда верхом тронулись в путь. Джейк и Амброш на второй нашей вороной лошади и на моем пони ехали следом - они везли одежду, которую мы собрали для миссис Шимерды. Я видел, как они обогнули пруд, поднялись на холм, а потом скрылись за покрытым сугробами кукурузным полем. Только тут я понял, что остался дома совсем один.
Я сразу почувствовал себя облеченным властью и ответственностью, и мне захотелось как можно лучше выполнить свой долг.
Я был уверен, что мистера Шимерду погубила тоска по родине, и задумался, сможет ли его душа, вырвавшись на свободу, отыскать дорогу в любимый край. Я представил, как далеко от нас Чикаго, а там еще Виргиния, потом Балтимор, а дальше - огромный холодный океан. Нет, сразу в такой длинный путь пускаться нельзя. Конечно, измученная душа мистера Шимерды, настрадавшегося от холода, тесноты и постоянной борьбы со снегом, отдыхает сейчас здесь, в нашем мирном доме.
Мне не было страшно, но я старался не шуметь. Я боялся потревожить душу мистера Шимерды. Я тихонько спустился в кухню - надежно укрытая под землей, она всегда казалась мне сердцем нашего дома. Сел на скамью за плитой и стал думать о мистере Шимерде. За окном над необозримыми снежными просторами пел ветер. У меня было такое чувство, будто я впустил мистера Шимерду в дом, укрыв, его от мучительного холода, и теперь мы сидим вместе. Я припомнил все, что мне рассказывала Антония о его жизни до приезда сюда, о том, как он играл на скрипке на всех праздниках и свадьбах. Вспомнил о его друзьях, с которыми ему так не хотелось расставаться, о его старом друге тромбонисте, вспомнил о густом лесе, где полным-полно зверей, да только принадлежит он, как говорила Антония, "благородным". Они с матерью в лунные ночи воровали там дрова. В этом лесу жил белый олень, и тому, кто посмел бы его застрелить, грозила виселица. Я видел все эти картины так ярко, будто воспоминания, преследовавшие мистера Шимерду, все еще витали здесь.
Уже начало смеркаться, когда вернулись мои домашние; бабушка так устала, что сразу легла. Мы с Джейком поужинали, и, пока убирали посуду, он громким шепотом рассказывал мне, что делается у Шимердов. До покойника не ведено дотрагиваться, пока не приедет следователь. Если кто ослушается, тому плохо будет, не иначе! А труп совсем замерз, "застыл, как заколотая индейка, когда ее на мороз вывесят", сказал Джейк. До этого, пока не улетучился запах крови, лошадей и быков не удавалось загнать в хлев. Сейчас они стоят там рядом с умершим, больше их девать некуда. Над головой мистера Шимерды висит зажженный фонарь. Антония, Амброш и их мать по очереди читают над покойником молитвы. Дурачок тоже с ними, ему ведь холод нипочем. Но я-то, слушая Джейка, подумал, что Марек страдает от холода не меньше других, просто ему хочется казаться храбрецом. Бедняга из кожи вон лезет, чтобы как-нибудь отличиться!
Амброш, продолжал Джейк, оказался куда добрее, чем он, Джейк, ожидал; только печется он больше о том, как бы раздобыть священника, да о душе мистера Шимерды, которая, по его мнению, пребывает сейчас в муках и не получит избавления, пока родные и священник хорошенько за него не помолятся.
– Я так понял, - заключил Джейк, - что отмаливать его душу надо много лет, а сейчас она покоя себе не находит в чистилище.
– Я в это не верю, - твердо сказал я, - ручаюсь, что это неправда.
Конечно, я не стал говорить Джейку, что, по моему убеждению, душа мистера Шимерды весь день пробыла в этой самой кухне, завернув сюда по пути на родину. И все же, когда я
улегся спать, меня одолели мысли о чистилище и вечных муках. Я вспоминал о терзаниях богача из притчи о Лазаре и содрогался. Но ведь мистер Шимерда не был ни богачом, ни себялюбцем, он просто был так несчастен, что не мог больше жить.15
Отто Фукс вернулся из Черного Ястреба на другой день к обеду. Он сказал, что следователь доберется до Шимердов к вечеру, а священник сейчас в другом конце прихода, за сто миль отсюда, и поезда не ходят. Сам Фукс поспал несколько часов в городе в платной конюшне, но беспокоился за серого мерина, ему кажется, лошадь надорвалась. И правда, мерина с той поры стало не узнать. Дальняя дорога по глубокому снегу совсем его изнурила.
Вместе с Фуксом приехал незнакомец - молодой чех, который жил недалеко от Черного Ястреба, - и поспешил на своей единственной лошади к соотечественникам, чтобы помочь им в беде. Так я в первый раз увидел Антона Елинека. Это был рослый молодой человек лет двадцати с небольшим, красивый, сердечный и жизнерадостный; его появление у нас, среди всех наших печальных хлопот, казалось просто чудом. Хорошо помню, как он вошел в нашу кухню - в войлочных сапогах, в шубе из волчьего меха, глаза блестят, щеки разгорелись от мороза. Увидав бабушку, он снял с головы меховую шапку и глубоким раскатистым басом, который больше подходил бы человеку постарше, произнес:
– Разрешите выразить вам, миссис Берден, большую благодарность за вашу доброту к моим бедным землякам.
Он не мялся, как парень с фермы, а открыто смотрел в глаза собеседникам. Чувствовалось, что он человек искренний и добрый. Елинек объяснил, что давно бы приехал к Шимердам познакомиться, да нанялся на всю осень лущить кукурузу, а когда пришла зима, стал вместе с детьми ходить в школу, что возле мельницы, и учиться английскому. Он сказал мне, что у него хорошая "леди учительница" и в школе ему очень нравится.
За обедом дед долго разговаривал с Елинеком, хотя обычно неохотно вступал в беседу с незнакомыми людьми.
– Шимерды, наверно, очень расстроятся, что не удалось привезти священника?
– спросил дед.
Елинек сразу стал серьезным.
– Да, сэр, для них это очень плохо. Их отец сделал большой грех.
– Он прямо посмотрел на дедушку.
– Так считает наш господь.
Видно было, что деду его откровенность понравилась.
– Мы тоже так считаем, Елинек. Но мы думаем, что душа мистера Шимерды вернется к создателю и без помощи священника. Мы верим, что единственный наш заступник - Христос.
Молодой человек покачал головой:
– Я знаю, ваша вера так учит. Учительница в школе объясняла. Но я много чего повидал. И верю, что за мертвых надо молиться. Я видел всякое.
Мы спросили, что он хочет сказать.
Он оглядел сидящих за столом.
– Вам интересно? Слушайте: когда я был маленький, как он, я стал помогать священнику в службе. К первому причастию пошел, можно сказать, еще мальчишкой; чему учит церковь, мне было вроде бы понятно. Началась война, на нас напали австрияки. В военном лагере возле нашей деревни было много солдат, и там началась холера, люди мерли как мухи. Наш священник проводил там все дни - причащал умирающих, а я помогал ему, носил святые дары. Все, кто подходил к лагерю, сразу заражались, только я да священник не заболели. Мы с ним ничего не боялись, потому что с нами были тело и кровь Христовы, они нас хранили.
– Он помолчал, глядя на дедушку.
– Я это знаю, мистер Берден, ведь это со мной случилось, не с кем другим. И все солдаты это понимали. Когда мы входили в лагерь - старый священник и я, по пути встречали и солдат, и офицеров на лошадях. И как увидят эти офицеры, что у меня под покрывалом, остановят лошадей, встанут на колени прямо на дороге и стоят так, пока мы не пройдем. Вот почему я жалею, что мой земляк умер без святого причастия, да еще нехорошей смертью, и семью его мне жалко.
Мы внимательно слушали Елинека. Его мужественная, искренняя вера невольно вызывала уважение.
– Мне всегда приятно встречать молодых людей, которые серьезно относятся к таким делам, - сказал дед, - и я не сомневаюсь, что, когда вы были среди солдат, вас охраняла господня воля.
После обеда решили, что Елинек впряжет двух сильных лошадей в скребок и проложит дорогу к Шимердам, чтобы по ней, когда понадобится, могла проехать повозка. Фукс, единственный столяр в нашей округе, остался дома делать гроб.