Моя дорогая

Потом, в назначенное время, они все-таки покинули съемною квартиру, Георгий сразу ушел, а Ольга дождалась хозяйку, вернула ей ключи.

Пешком отправилась домой по раскаленным от солнца улочкам, отмахиваясь от надоедливого пуха. Первые минуты, пока шла, думала лишь об одном: что больше никогда не позволит себе подобных выходок, не посмеет расстроить Георгия. Она выполнит все его требования, касающиеся съемных квартир, постельного белья и еды. И любви. Но чуть позже едва не расплакалась – уже от жалости к себе. Потом и вовсе из глубины души поднялась волной ненависть – к Варваре.

Вероятно, эта тетка, жена возлюбленного, – очень хитрая особа. Внушила мужу чувство вины и теперь держит его возле себя. Дочь? Ну что дочь?.. Тысячи семей развалились, тысячи родителей развелись, но при этом их дети не сошли с ума, не скатились по наклонной. Дело же ведь не в разводе, а в нормальных отношениях бывших супругов. Если они сохранились, то и развод не становится ни для кого трагедией.

Хотя, возможно, и Варвара тут ни при чем. Это все Аглая – капризная наглая девочка, она играет на отцовских чувствах Георгия.

Ольге вдруг захотелось увидеть Аглаю. И Варвару. Как они на самом деле общаются с Георгием. Наверняка они манипулируют им, помыкают, пользуясь его добротой и преданностью.

Если, например, понаблюдать за ними со стороны, а потом рассказать Георгию, как это все выглядит на самом деле?..

Они же заездили, запугали человека – вплоть до того, что он лишний раз цветы боится купить!

Вот взять того мужичонку, Филиппа. Довольно противный тип, он не пара Наде, конечно, но только познакомился, а уже на все готов, про цветы выспрашивал у Ольги, которые любит ее приятельница…

Интересно, а Георгий знает, какие цветы любит Ольга?

А она любит пионы. Яркие, огромные, пахнущие медовой свежестью…

* * *

У Филиппа не было сердца. Нет, он существовал, этот орган, этот особый мускул, который перекачивал кровь по организму, но это только в анатомическом смысле. Сердца как средоточия добра, любви, сочувствия, ненависти и радости у Филиппа не было. Иначе он давно сошел бы с ума, выдохся, погиб, самоуничтожился.

Филипп ни на что не реагировал. Он не испытывал ни гнева, ни восторга. Он просто делал свое дело, строго соблюдая протокол и предписания. Чтобы никто и никогда не мог к нему придраться и предъявить претензии. Хотя, конечно, придирались – и начальство, и пациенты, – но Филипп и на это тоже старался не реагировать.

Вот взять, например, вызовы. Вызова, вернее, если на профессиональном сленге. «Скорую» вызывают все кому не лень, с пустячной болячкой и с серьезной проблемой, требующей немедленного реагирования. Вызывают наркоманы, мечтающие о дозе, одинокие старики, которым не с кем поговорить… И что теперь психовать: вот вы, гражданин, могли бы сами ножками дотопать до поликлиники, а вот вы, гражданочка, почему так долго тянули с обращением ко врачу?

Усольцева, напарница Филиппа, строгая дама предпенсионного возраста, иногда пыталась отчитывать пациентов за то, что те столь небрежно относятся к своему здоровью: пьют, курят до такого состояния, когда все системы в организме уже отказывают… Даже погуглить свои симптомы не могут, хотя вот она, информация, в полной доступности. Филипп же никогда этого не делал, он просто коротко извещал больного о существующих проблемах, возможных последствиях и способах их решения.

Первый вызов за смену.

Приехали к женщине тридцати пяти лет, которая жаловалась, что не может встать с кровати. Открыл сосед, пустил работников «Скорой» в комнату болящей.

– На что жалуемся? – спросила Усольцева.

– Ой, доктор, мне так плохо, так плохо!.. – зачастила пациентка.

– А поконкретней? – вступил в разговор Филипп. С первых секунд он понял, почувствовал, что дело тут вовсе не в болезни.

– Доктор, уколите мне диазепамчику! – жалобно произнесла женщина, подтягивая одеяло к подбородку. Зачем-то закрыла глаза…

– Ага, заявочка… – хмыкнула Усольцева. – А морфинчику, случайно, не надо?

– Все ясно, – пожал плечами Филипп. – Будем оформлять ложный вызов?

Второй случай.

«Скорую» вызвали от музея: кому-то в долгой очереди на модную выставку, на солнцепеке, стало плохо. Подъехали быстро – за двенадцать минут, охранник у ворот указал направление. На скамейке, в тенечке, лежала девушка. Вернее, девочка еще, пятнадцати лет, врачей вызвала ее мать.

– Что случилось? – Усольцева спросила женщину.

– Да вот, три часа в очереди, дочери, Дашеньке, стало плохо… Умоляю, помогите!

Сняли ЭКГ, осмотрели девочку – все оказалось в норме.

– Ничего серьезного, это межреберная невралгия. Конечно, лучше понаблюдать…

– Невралгия? – с облегчением вздохнула женщина.

– Ну конечно, и мне бы не по себе стало, если бы я столько в очереди на солнышке стояла! – с укоризной произнесла Усольцева.

– Нет, но если… А вы не могли бы провести нас в начало очереди, вы же врачи?

– Нет, извините, – пожал плечами Филипп. – Нас другие пациенты ждут. Вон, говорят, на Центральном проспекте новую закусочную открыли, первый день обещали бургеры бесплатно раздавать, так там теперь тоже очередь полкилометра…

Третий вызов: человек сорока пяти лет упал в обморок, некоторое время находился без сознания.

К обморокам отношение двоякое. С одной стороны, вроде ничего особенного, часто молодые люди с вегетососудистой дистонией теряют сознание, совсем уж пожилые люди – с вертебробазилярной недостаточностью… Неприятно, но не смертельно. С другой стороны, обморок – это не очень хорошо, если человеку сорок-пятьдесят лет. Обычно у людей в такие годы организм хорошо адаптирован, и потеря сознания всегда связана с каким-то серьезным заболеванием.

Филипп с Усольцевой быстро (водитель «Скорой» Алимов мчал, сигналя изо всех сил) добрались до пациента, захватили с собой реанимационный набор, кислородный аппарат, ящик ЭКГ, бегом поднялись на четвертый этаж, поскольку лифта в доме не было.

Пациент уже был в сознании, дышал самостоятельно. Филипп с Усольцевой осмотрели мужчину. Симптомы следующие: сильная боль в верхних отделах поясницы и животе, тошнота, сухость во рту. Живот твердый, вздут. Большая вероятность того, что это разрыв двенадцатиперстной кишки, необходимо немедленно лечить, иначе вот-вот – перитонит. Или он уже начался.

– Госпитализируем, – упаковывая всю аппаратуру, сообщил Филипп. – Срочно.

Женщины: жена, взрослая дочь пациента, пожилая мать – засуетились, бестолково забегали по комнате, собирая вещи.

– Никуда не поеду, – вдруг подал голос мужчина. – Я отчет не сдал. Меня уволят, вы понимаете? Сделайте какой-нибудь укол. А я клянусь, на следующей неделе сам врачам сдамся!

– Может и не быть следующей недели! – возмутилась Усольцева. Переглянулась с напарником. Филипп понял ее взгляд: смерть при таком диагнозе может наступить в течение суток. Очень мучительная смерть…