Моя другая жизнь

Камины — это было здорово. Пока я не уехал из Медфорда, мне и в голову не приходило, что камины в библиотеках большая редкость. Я никогда и нигде больше не видел таких огромных каминов; они были похожи на пещеры, с железными решетками для дров внутри, с полками поверху и с отделкой из дерева. В каждой комнате было по камину и по два шикарных кресла по обе стороны.

Я не знал этого имени — Тэтчер Магун, — услышал его только через много лет. Хотя их семья была одной из самых знаменитых в городе, большинству горожан имя этого мецената было неизвестно. Но я испытывал в его бывшем доме ощущение комфорта, простора, тепла и благодатной тишины, которые были даже важнее книг. Я любил своих родных, нуждался в их поддержке, но в большой семье неизбежна теснота. Поэтому в библиотеке мне было лучше, чем дома.

Однажды, зимой пятьдесят седьмого, я сидел со своим другом Джорджем Дэвисом возле одного из тех каминов под громко тикавшими часами. Джордж пропадал в библиотеке по той же причине, что и я: большая семья, шумное хозяйство, нет своего угла. К тому же он был одним из лучших моих друзей. Мы тогда учились в десятом классе в Медфордской средней. Нам задали обзор книги. У меня была «Белая башня» Джеймса Рамси Улмана: альпинизм, риск, любовь и даже немножко секса.

Я поднял голову от своей писанины и спросил:

— Что у тебя за книга?

Он глубоко вздохнул, мотнул головой и посмотрел куда-то вдаль, словно пытаясь вспомнить. Потом сказал:

— Это про одного парня, который едет в Мексику кошек продавать, потому что… — он запнулся, — потому что у них там мыши в деревне. И они его зовут Кошачий Малый. А там одна женщина, ну так она в него влюбляется. Она вроде как мышка, а он — кот. Ну, он деревню от мышей избавляет, они женятся… — он рассмеялся. — А дальше я еще не знаю.

— Как она называется?

Он скорчил рожу типа я-не-знаю.

— Это роман или что?

— Наверно, я ее назову просто «Кошачий Малый».

Выдумать книгу, выдумать название для нее, выдумать весь обзор — это было смело и опасно. Я сказал:

— Возьми лучше прочитай что-нибудь.

— А чем тебе моя история не нравится?

История была хороша; но очень уж странный это был способ книжный обзор писать. Я спросил:

— А что, если он захочет посмотреть книгу?

Джордж об этом не подумал. Он нахмурился.

— Ну хоть вон ту возьми.

Книжная полка была рядом. На ней стоял «Алый цветок» баронессы Орчи.

— Думаешь, это лучше?

Он потратил так много времени, сочиняя свою историю, что теперь уже некогда было читать этот «Алый цветок». И потому в обзоре заявил, что книга довольно скучная. А она оказалась одной из любимых у нашего учителя, и Джордж получил тройку. Он с негодованием показал мне отметку на своем сочинении. А виноват-то был я. Оставь я его в покое с его выдумкой, он вполне мог бы и пятерку заработать.

Он меня простил, не стал зла держать. Он вообще был очень веселый и уверенный в себе парень. Сочинить интересную историю, вместо того чтобы скучную книгу читать, — это было в его духе. Казалось, он добивается всего, чего захочет. И мыслил он очень самостоятельно, так что частенько выдавал что-нибудь совершенно неожиданное, и скептицизм его выглядел вызывающе. У него была своя машина, как мало у кого еще в школе. И не важно, что эта машина была крошечная, жалкая и он сам выкрасил ее в сиреневый цвет, — колеса-то у нее были. Это давало мне возможность пойти на свидание, а там встретиться с Джорджем и его девушкой — и пригласить мою подружку к нему в машину, а не возвращаться на автобусе. Мы ездили в джаз-клубы. Нам было шестнадцать лет, потом семнадцать, нам подавали безалкогольные напитки, в то время как все вокруг пили что покрепче, а в зале висел табачный дым; но мы вместе с остальными слушали Телониуса Монка и Мэйнарда Фергюссона и других тогдашних звезд.

Мы с Джорджем были в футбольной команде Медфордской средней, и в легкоатлетической тоже. Я принимал первый мяч от центра, а Джордж всегда начинал игру и был блестящим, виртуозным футболистом. В большинстве обычных школ футбола не было, так что мы играли с Андоверской и Экзетерской — элитарными частными школами. Мы завидовали тем игрокам и ненавидели их: они были привилегированные, у них деньги водились. Нам казалось, родители определили их в эти школы, чтобы избавить от всех трудностей и неприятностей, какие приходились на нашу долю. Мы играли со студентами младших курсов Тафта [101] и Массачусетского политеха. У них в командах всегда бывали иностранцы, которые здорово умели играть, но все равно мы нередко выигрывали благодаря Джорджу. В автобусе, возвращаясь с очередной игры с Андовером, мы с превеликой радостью вспоминали, как кто-то из наших залепил мячом прямо по морде андоверцу, и бедняга ушел с поля с разбитым носом и в слезах. Но однажды в их команде появился черный парнишка. Это было странно, Джордж удивился, что негритенок попал в такое богатое место, и заговорил с ним.

101

Частный университет Тафта.

Я бегал 220 ярдов. Бегал плохо, скорости не хватало, так что не выигрывал никогда, и даже приличное место занять редко получалось. В те дни — а может быть, и сейчас — на тренировках не отводили времени, чтобы кого-нибудь чему-нибудь научить. Если получалось, то тебя включали в команду; если нет — терпели, и только. Нацеленность исключительно на победу приводила к тому, что тренеры считали обучение слабых спортсменов напрасной тратой времени.

Джордж тренировался самостоятельно. Он хотел бегать кроссы, но тренер утверждал, что он спринтер, и поставил его на 220. Джордж бегал с такой сосредоточенностью, какую до того я видел только у людей, решавших умственные задачи; он бывал поглощен своим бегом без остатка, у него других мыслей в это время не было. Странно для человека, обычно легкомысленного и расслабленного. Но он умел приходить в состояние контролируемой ярости, что и делало его превосходным атлетом.

На спортивной площадке переход от детства к взрослости особенно заметен. Заурядный во всем остальном мальчишка, оказавшись сильным спортсменом, становится человеком уважаемым. Джордж стал мужчиной, все с ним считались. А я был слабак, ни одна команда меня не принимала. Джордж помогал мне советами: «Стопу ставь вот так», «Наклонись побольше» и все такое, — но я знал, что безнадежен.

Он был самым быстрым в школе, все это знали; и одним из самых веселых, жизнерадостных, талантливых и разносторонних. Он даже петь умел. Иногда в коридоре собиралась группа ребят, и слышен был фальцет Джорджа: «Оу, йе-е».

Однажды из-за этого пения Джордж попал в беду. И опять же характерно для Джорджа: он выскочил из этой передряги так же легко, как и вляпался. Очень типичный случай. Он стоял в коридоре еще с двумя парнями, импровизировал, «ду-ап» тогда был в моде. Поблизости оказался учитель, возмутился и сказал что-то грубое, даже, кажется, выругался. Но этого ему мало показалось, он еще начал Джорджа за грудки хватать, а тот не постеснялся и как врежет. «На тебе», — говорит. Началась драка, ну а потом, конечно, всех троих к директору вызвали, к Генри Хормэлу.

За то, что учителя ударил, — надо исключать из школы. Но с Джорджем опять парадокс получился, потому я его и любил так. За месяц до того он стал у нас героем: мальчишку от смерти спас. Как раз тогда строили дорогу № 93 — которая потом разрезала город и довела его до упадка, — так тот свалился в котлован, а в котловане было полно воды; мальчишка пошел ко дну, но Джордж случайно оказался рядом и вытащил его. Дело попало в городскую газету, отец того малыша был полицейским. Теперь за смелость и сообразительность Джорджу причиталась медаль; так что он не только хулиганом был, но и героем. В результате мистер Холмэр двух других из школы выгнал, а его оставил.