Моя идеальная

Пиздец. Нет, нет, нет! Не готов пока это из могилы вытягивать!

— Кто это сделал?! — грозно рычу, но вразрез с интонациями мягко обвожу рану пальцами. — Откуда это, Насть? — добавляю уже тише.

Выпотрошу любую суку, которая мою девочку обидеть посмела. Но одна хреновая мысль в голову всё же долбится: Должанский или кто-то другой? Она была с кем-то ещё? Или в пылу страсти женишок грызанул?

Ревность даже кости плавит и прожигает кожу, застилая глаза красной тряпкой.

— Пожалуйста, Артём, не надо. Я просто хочу об этом забыть и всё.

И она отводит взгляд.

Да твою же мать!

— Кто это сделал, Настя?! — выбиваю сквозь стиснутые зубы. — Уёбок этот? Или ещё кто?

— Хватит, Артём! Я же сказала, что не хочу об этом вспоминать! Это всё осталось там, где ему и место!

— И где же?

— В прошлом! Ни Должанского, ни родителей больше нет в моей жизни! Я не стану вспоминать всё, что они сделали.

— А то, что ты сделала, Настя, тоже? Забудешь, как выбрала его? Как заставила меня два дня загибаться от неизвестности? Как вышвырнула из своей жизни, как использованный гандон, тоже забудешь?

Не собирался я этого всего говорить, но её упрямство вырвало из меня всё, что накипело. Вижу новые слёзы на её лице.

Блядь, да сколько реветь можно?!

И бесит, и желание обнять и успокоить одновременно вызывает.

Сжимаю кулаки. Стискиваю челюсти. Опускаю веки и вентилирую воздух.

Не туда меня занесло. Совсем не туда. Жду, что ударит. Что опять разревётся. Начнёт оправдываться. Чего угодно жду.

Но на то она и моя девочка, чтобы с ног на голову всё переворачивать. Умеет удивлять.

— Открой глаза, Артём.

Вот этого я точно не ожидал. Всегда такая мягкая и нежная. Скромная и нерешительная. Пусть и гордая, но стеснительная Настя не просто говорит, а требует с такой сталью в голосе, что я подчиняюсь и смотрю на неё. Солёные капли срываются с ресниц, что вообще никак не соответствует выражению её лица. В глазах решимость и даже злость. Крылья носа раздуваются от активной работы лёгких. Зубы плотно сжаты.

— Думаешь, я могу это забыть? — выплёвывает металлическим голосом с жёсткими интонациями. — Всё, что наговорила тебе? Всё, что сделала? Думаешь, смогу стереть из памяти твой взгляд, когда уезжала с Должанским? Ты правда считаешь, что это можно забыть? Что можно выбросить из головы любимого человека и ту боль, которую ему причинила? Я никогда не забывала! Каждый день ненавидела себя за это всё больше! Каждую минуту наказывала за всё, что тогда видела в твоих глазах! Каждую грёбанную секунду я подыхала от осознания, что сама всё разрушила. Каждое, блядь, мгновение существовала со всем этим дерьмом, в которое сама себя и окунула. Считаешь, что мне не больно?! Больно, Артём! Ещё как больно! Три недели я прожила в Аду! Хочешь наказать меня ещё больше?! Давай! Валяй! Мне уже ничего не страшно! Я всё выдержу! Все упрёки и всю твою ненависть! Я устала бояться и дрожать! Мне надоело прятаться! Не стану больше сбегать, чтобы зализывать раны! Жить с ними буду! Кровью истекать, но жить! — бьёт сжатым, разбитым в мясо кулаком в место укуса. — Так что давай, добивай меня! Всё равно на ноги встану и продолжу идти!

Замолкает и крепче сжимает челюсти.

Блядь, не думал, что у моей идеальной девочки могут играть желваки на скулах.

Слёзы всё так же текут, но она зло стирает их, размазывая по лицу кровь из раскуроченных костяшек. Хватаю её за руки и дёргаю на себя.

Глаза в глаза. Не просто сцепляемся: сверлим и простреливаем. В её глазах ярость и решимость. В моих бешенство и желание навсегда изгнать из неё эту боль.

— Откуда укус? — выдавливаю, продолжая крепко сжимать её запястья.

Блядь, они всегда такими тонкими были? И вообще, разве моя девочка была такой маленькой и худой?

Огромные чёрные круги под глазами. Впалые щёки. Заострившиеся скулы...

— Жених на память оставил, когда я его на хрен послала. — выплёвывает, всё так же не разжимая зубов.

— Я его разорву на кровавые лоскуты. — рычу с теми же оттенками эмоций, что и Миронова.

Мы оба топим злость, чтобы не сорваться и не вывалить разом больше, чем надо. Не выдержим. Никто из нас.

— Не надо, Артём, пожалуйста. Просто оставь всё как есть. — её голос смягчается, а руки безвольно повисают в моём захвате.

Чувствую, что она опять начинает дрожать.

— Ладно, потом поговорим об этом. — выдыхаю уже спокойнее. Расслабляюсь следом за ней и начинаю осторожно гладить вокруг разодранной кожи. — Что случилось с руками, Насть?

Не хочу даже представлять, что должно было произойти, чтобы до мяса кулаки изорвать. И как больно ей при этом было.

— Вика слышала, как декан говорил, что ты забираешь документы из академии. — закрывает глаза, но я успеваю заметить боль, мелькнувшую в них при этих словах. Выдыхает и продолжает. — Арипов подтвердил, что это из-за меня. И сказал, что я сердце тебе разбила.

— Сука, я ему язык вырву. Хули треплется, как баба на базаре?!

— Тём, благодаря ему я поняла, что натворила. И раньше понимала, но надеялась, что ты сможешь меня возненавидеть и жить дальше. — в интонациях всё ещё слышится сталь, хотя голос и звучит ровно, лишь иногда срываясь.

— И я хотел тебя ненавидеть. Хотел, но не смог. Так и не вышло. — хватаю её лицо и заглядываю прямо в душу.

Впускает. Впервые открывается по-настоящему. Никаких масок. В её зрачках бушует такая буря, что способна захлестнуть с головой и разорвать на части.

— Прости меня, Артём. Знаю, что очень перед тобой виновата. Не знаю, сможешь ли ты однажды это сделать, но я буду ждать, сколько придётся. Целую жизнь. Я люблю тебя, Тём.

Хочу ей ответить. Хочу... Но не могу. Не получается. Слова застревают в горле и никак, сука, не выходит их вытолкнуть. Поэтому просто прижимаю крепче и снова целую. Когда воздух кончается, повторяю вопрос:

— Что с твоими руками, маленькая?

— Колотила грушу, чтобы хоть как-то пережить мысль, что больше никогда тебя не увижу.

Блядь, даже не знаю, что больнее: её предательство или её слова?

— Почему без перчаток или хотя бы бинтов? — выдыхаю устало.

Сил не осталось даже на борьбу с самим собой.

— В своё оправдание могу сказать, что груша это заслужила. — и топит ту самую свою мозговъебательную улыбку с ямочками.

А я смеюсь. Впервые за много дней чувствуя себя живым.

— Поехали домой, малыш. — хриплю, утыкаясь своим лбом в её.

Ловлю каждый её выдох. М-да... Всё ещё маньячина.

— У меня больше нет дома, Тём.

— Я твой дом, Настя. Я. Твой. Дом.

Глава 3

Только умерев, понимаешь, что значит жить

Едва выруливаю от обочины, сцепляю наши пальцы. Даже минута без её прикосновений тяжело даётся.

Блядь, как я всё это время без неё жил?

Сильнее сжимаю её руку, но ненадолго. Ливень стоит стеной и видимость практически нулевая. Мягко высвобождаю ладонь и вцепляюсь в руль. Едва ли не подбородок на него кладу, чтобы хоть что-то рассмотреть. Дворники пашут на износ, разгоняя потоки воды с лобовухи.