Моя история
Шрифт:
Руководство «Лидса» организовало марш по центру города. Это был счастливый день — 26 апреля, когда стало ясно, что титул наш. Я и мои товарищи по команде мало спали в ту ночь. Весь город оделся в цвета клуба — окна и балконы были завешаны флагами. Даже лица людей были окрашены в сине-белый цвет. Тысячи болельщиков радовались вместе с нами.
Вся команда выстроилась на балконе ратуши под аккомпанемент нескончаемой овации. Люди пели, светило солнце. Мне дали микрофон, чтобы я согласно традиции сказал несколько слов. «Не знаю почему, но я люблю вас», — обратился я к болельщикам.
Эта фраза впоследствии стала названием диска, выпущенного двумя музыкантами — болельщиками «Лидса». Лидс навсегда останется
После эмоционально насыщенных дней, принесших чемпионский титул, об отдыхе не могло быть и речи. Я немедленно отправился во Францию, чтобы готовиться принять новый вызов, на этот раз в составе национальной команды. В июне 1992 года в Швеции нам предстояло выступить на чемпионате Европы.
Мы были уверены в себе. Чтобы попасть в финальный турнир, мы провели восемь матчей, и все восемь выиграли. Мы заняли первое место в группе, и наше превосходство над соперниками было столь велико, что многие поспешили причислить нас к фаворитам в борьбе за чемпионский титул.
К сожалению, все превратилось в кошмар. Лишь несколько слов приходят мне на ум, когда я вспоминаю о разочаровании, постигшем нас в Швеции: фаворит, неопытность, горечь. То, что мы не попали в полуфинал, нисколько не было несправедливостью, но все равно ничем другим объяснить я это не могу. Причин никаких не было. А может, наоборот, была тысяча причин. Но сейчас уже слишком поздно, да и я уже слишком много размышлял об этом, чтобы вновь вспоминать.
С тех пор, однако, нам удалось преодолеть шведское разочарование, и после первого года отборочного турнира к чемпионату мира в США мы довольно уверенно шли к цели, выиграв у Австрии (дважды), Финляндии, Израиля и Швеции и потерпев лишь одно поражение — от Болгарии. Мы пришли в себя, и то, что случилось в Швеции, возможно, лишь помогло нам возродиться. В тех отборочных играх я забил пять голов.
Но после Швеции много всего произошло. В сборную пришел новый тренер, Жерар Улье, пришли и новые игроки, чтобы стереть из памяти прошлое и вновь выйти на дорогу, ведущую к победам.
Мишель Платини ушел вскоре после чемпионата Европы. Его уход не порадовал меня. Я был расстроен и провалом в Швеции, и потерей человека, ради которого я бы согласился даже играть в воротах, если бы он попросил меня. Платини — один из тех людей, к которым я всегда испытывал и буду испытывать глубочайшее уважение и которыми не перестану восхищаться.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы пережить наше поражение от Дании — счастливой и неожиданной команды, которая затем станет чемпионом, — а также расставание с Мишелем Платини, которому я стольким обязан. Мы так любили его и хотели бы, чтобы он ушел с победой, которой заслуживал его талант, но, увы, жизнь распорядилась иначе.
В таком состоянии духа я, не задерживаясь, отправился отдохнуть в одиночестве в доме моих родителей в Альпах, чтобы подышать свежим воздухом и отдалиться от напряженного и изматывающего сезона, сочетавшего в себе взлеты на вершины блаженства и падения в пропасти боли, очень похожего на горную цепь Альп со всеми ее контрастами, где мне предстояло отдыхать и рисовать.
Я всегда любил рисовать. Просто потому, что мой отец приучил меня к этому. Мне было восемь лет, когда я «открыл для себя цвета и тени вселенной в его мастерской. То была моя вторая детская комната. Днем — школа и футбол, вечером — мастерская отца. Я никогда не пытался понять, почему меня так туда тянуло, в то время как два моих брата совершенно этим не интересовались. К тому же отца никогда не учили живописи в семье, он не получил никакого специального образования. Я же получил от него не только навыки живописи, но и умение иначе смотреть
на мир.Я не буду первым, если скажу, что искусство стремится так или иначе приукрасить мир, в котором мы живем. Когда ты с детства привыкаешь к красоте, от нее очень трудно отречься. Хороший футболист по природе своей красив, и я уже знал, что совершенство в этой области — рай, которого неимоверно трудно достигнуть. В истории нашей игры лишь нескольким футболистам выпало такое счастье: Пеле, Марадоне, Платини и Круиффу.
Приведенный в замешательство игрой цветов, стремительностью смены света, контрастов, Де Стаэль в письме признался в своей неспособности передать на холсте всю эту красоту. Некоторых, возможно, поразит, что футболист может рассматривать свое дело, как искусство. Но я нашел в живописи Николаса Де Стаэля ответ всем тем, кто высмеивает стремление футболиста видеть в себе художника.
По правде говоря, не может быть более прекрасного детства, чем то, которое поделено между спортом и воображением. Отец часто брал меня в художественную галерею на выставки, где я знакомился с последними работами Феррари или Пьера Амброжиани. Он открыл для меня фовистов — Камуана и Огюста Шабо. Со временем моя любовь к марсельской школе живописи росла.
Я благодарен отцу за то, что в самом начале моей жизни он познакомил меня с миром Амброжиани. Мне кажется, что его искусство смогло пойти даже дальше, чем движение импрессионистов. Глядя на картины Амброжиани, я вижу красоту ярких и временами яростных цветов Прованса и провансальского неба. Его манера письма — это всплеск самой сути искусства.
Вспоминаю себя, когда мне было 15 лет и я только что приехал в Осер. Один из моих любимых игроков носил имя, достойное итальянского Возрождения: Джанкарло Антониони. Он играл в центре полузащиты победоносной итальянской сборной на чемпионате мира 1982 года. Ему не удалось сделать великую карьеру, но это не так важно. В период с 1970-го по 1984 год он зажег свечу в итальянской лиге. Его называли «ангелом с бархатными ногами». Я помню лишь, что он мог изменить ход матча, не причиняя ни малейшего вреда сопернику. Его техника обращения с мячом была уникальна.
Тем, кто руководит футболом, необходимо понять, что эта игра без художников мертва. Да, это правда, вы должны побеждать, но также необходимо уметь и признавать поражение. Только тогда футбол сохранит свой источник эмоций. Правда и то, что при поражении, каким странным это ни покажется, только художник может поднять бокал и за проигрыш, и за победу.
Мне нравятся слова Жака Тибера, которые он сказал, как мне кажется, про Марадону, Анкетиля и других гениев из мира спорта: «Это великие художники души, люди, способные сделать невероятное, живущие в другом измерении. Они безупречны лишь в выражении своей спортивной исключительности»:
В моих глазах художник — это тот, кто может зажечь свет в темной комнате. Я никогда не находил и не буду пытаться найти разницу между пасом Пеле Карлосу Альберто в финале чемпионата мира 1970 года в Мексике и вместе поэзией молодого Рембо, который протягивает «веревки от шпиля к шпилю, гирлянды от окна к окну». Каждое из этих человеческих действий есть выражение красоты, которое трогает нас и дарит нам чувство вечности.
Посмотрите на финальный забег на 100 метров на чемпионате мира в Токио летом 1991 года: Карл Льюис плохо стартовал, не сумев быстро оторваться от колодок. Его тело просыпается лишь через сорок метров дистанции. За пятьдесят метров до финиша Льюис — проигравший. Но где-то в глубине ночи происходит взрыв, приносящий ускорение, и мчит его к победе и новому мировому рекорду. Пленка, на которой записан этот забег, состарится. Фотографии пожелтеют. Но история спорта никогда этого не забудет. Льюис в тот день был художником, прикоснувшимся к прекрасному.