Моя летопись
Шрифт:
Когда узнали его ближе, конечно, простили ему всё. Для Бальмонта было естественным в Польше проникнуться всем польским. В Японии он чувствовал себя японцем, в Мексике мексиканцем, ясно, что в Варшаве он был поляком.
Случилось мне как-то завтракать с ним и с профессором Е. Ляцким [265] . Оба хорохорились друг перед другом, хвастаясь своей эрудицией и, главное, знанием языков.
Индивидуальность у Бальмонта была сильнее, и Ляцкий быстро подпал под его влияние, стал манерничать и тянуть слова.
265
С. 239. …с профессором Е. Ляцким. —Евгений Александрович Ляцкий (1868–1942) — литературовед, критик, издатель духовных стихов, сотрудник «Вестника Европы», «Этнографического обозрения», «Исторического вестника», «Мира Божия», «Русского богатства» и др. Возглавлял издательство
— Я слышал, что вы свободно говорите на всех языках? — спрашивал он.
— М-м-да, — тянул Бальмонт. — Я не успел изучить только язык зулю (очевидно, зулусов). Но и вы тоже, кажется, полиглот?
— М-м-да, я тоже плохо знаю язык зулю, но другие языки уже не представляют для меня трудности.
Тут я решила, что мне пора вмешаться в разговор.
— Скажите, — спросила я деловито, — как по-фински четырнадцать?
Последовало неловкое молчание.
— Оригинальный вопрос, — обиженно пробормотал Ляцкий.
— Только Тэффи может придумать такую неожиданность, — деланно засмеялся Бальмонт.
Но ни тот, ни другой на вопрос не ответили. Хотя финское «четырнадцать» и не принадлежало к зулю.
Последние годы жизни Бальмонт много занимался переводами. Переводил ассирийские псалмы (вероятно, с немецкого). Я когда-то изучала религии Древнего Востока и нашла в работах Бальмонта очень точную передачу подлинника, переложенного в стихотворную форму.
Переводил он почему-то и малостоящего чешского поэта Верхлицкого [266] . Может быть, просто по знакомству.
— Кошка, кошка, куда ты идешь? — Я иду в колодезь. — Кошка, кошка, зачем ты идешь в колодезь? — Пить молоко.Когда он читал вслух, кошка всегда отвечала жеманно-обиженным тоном. Пожалуй, можно было бы и не переводить.
Переводы Бальмонта были вообще превосходны. Нельзя не упомянуть его Оскара Уайльда или Эдгара По.
266
Переводил он… и… Верхлицкого. — Ярослав Верхлицкий (наст, имя и фам. Эмиль Фрида, 1853–1912) — чешский поэт, книга его «Избранных стихов» в переводе Бальмонта вышла в Праге в 1928 г. Е. А. Ляцкий отрицательно отнесся к этому переводу. См.: Ляцкий Е. А. О переводе вообще и о русском переводе стихов Я. Верхлицкого в частности // Slavia. 1931. Т. X, кн. 3; Перевод и перепев // Slavia. 1933. Т. X, кн. 1/2.
Ответ Бальмонта — статья «О переводах» (Россия и славянство. 1932. № 192. 30 июля). (прим. Ст. Н.).
В эмиграции Бальмонты поселились в маленькой меблированной квартире. Окно в столовой было всегда завешено толстой бурой портьерой, потому что поэт разбил стекло. Вставлять новое стекло не имело никакого смысла — оно легко могло снова разбиться. Поэтому в комнате было всегда темно и холодно.
— Ужасная квартира, — говорили они. — Нет стекла и дует.
В «ужасной квартире» жила с ними их молоденькая дочка Мирра (названная так в память Мирры Лохвицкой, одной из трех признаваемых поэтесс), существо очень оригинальное, часто удивлявшее своими странностями. Как-то в детстве разделась она и, голая, залезла под стол, и никакими уговорами нельзя было ее оттуда вытащить. Родители решили, что это, вероятно, какая-то болезнь, и позвали доктора.
Доктор, внимательно посмотрев на Елену, спросил:
— Вы, очевидно, ее мать?
— Да.
Еще внимательнее на Бальмонта.
— А вы отец?
— М-м-м-да.
Доктор развел руками.
— Ну так чего же вы от нее хотите?
Еще жила вместе с ними Нюшенька [267] , нежная, милая женщина с огромными восхищенно-удивленными серыми глазами. В дни молодости влюбилась она в Бальмонта и так до самой смерти и оставалась при нем, удивленная и восхищенная. Когда-то очень богатая, она была совсем нищей во время эмиграции и, чахоточная, больная, все что-то вышивала и раскрашивала, чтобы на вырученные деньги делать Бальмонтам подарки. Она умерла раньше них.
267
С. 240. …жила вместе с ними Нюшенька… — Анна Николаевна Иванова (1877–1937), возлюбленная Бальмонта, племянница его второй жены Е. А. Андреевой-Бальмонт, жившая в их семье многие годы. (прим. Ст. Н.).
Ни к какому поэту не подходило так стихотворение «Альбатрос», как к Бальмонту. [269]
Величественная птица, роскошно раскинув могучие крылья, парит в воздухе. Весь корабль благоговейно любуется ее божественной красотой. И вот ее поймали, подрезали крылья, и, смешная, громоздкая, неуклюжая, шагает она по палубе, под хохот и улюлюканье матросов.
268
«Как нимб, любовь, твое сиянье…»— Неточная цитата из стихотворения В. Брюсова «Антоний» (1905). (прим. Ст. Н.).
269
Ни к какому поэту не подходило так стихотворение «Альбатрос», как к Бальмонту. — Имеется в виду стихотворение Ш. Бодлера «Альбатрос» (1842), содержание которого Тэффи и пересказывает. (прим. Ст. Н.).
Бальмонт был поэт. Всегда поэт. И поэтому о самых простых житейских мелочах говорил с поэтическим пафосом и поэтическими образами. Издателя, не заплатившего гонорар, он называл «убийцей лебедей». Деньги называл «звенящие возможности».
— Я слишком Бальмонт, чтобы мне отказывать в вине, — говорил он своей Елене.
Как-то, рассказывая, как кто-то рано к ним пришел, он сказал:
— Елена была еще в своем ночном лике.
Звенящих возможностей было мало, поэтому ночной лик выразился в старенькой застиранной бумазейной кофтенке. И получилось смешно. Так шагал по палубе великолепный Альбатрос.
Но полюбившие его женщины подрезанных крыльев уже не видели. Им эти крылья казались всегда широко раскинутыми, и солнце благословенно сияло над ними. Как мог бы говорить он, чародей-поэт, простым пошлым языком?
И близкие тоже говорили с ним и о нем превыспренне. Елена никогда не называла его мужем. Она говорила «поэт».
Простая фраза «Муж хочет пить» на их языке произносилась как «Поэт желает утолиться влагой».
Мироносицы старались по мере сил и возможности выражаться так же. Можно себе представить, какой получался бедлам. Но все это было искренне и называлось самой глубокой и восторженной любовью. Так любящие матери говорят с ребенком на «его» языке. «Бобо» — вместо «больно», «баиньки» — вместо «спать», «бяка» — вместо «плохой». Чего только не проделывает любовь с бедным человеческим сердцем.
Ко мне он относился очень неровно. То почему-то дулся, словно ждал от меня какой-то обиды. То был чрезвычайно приветлив и ласков.
— Вы ездили в Виши? [270]
— Да, ездила. Только что вернулась.
— Гоняетесь за уходящей молодостью? (Это, очевидно, «хочу быть дерзким!»)
— Ах, что вы. Как раз наоборот. Все время ищу благословенную старость.
И вдруг лицо Бальмонта делается беззащитно-детским и он смеется.
270
С. 241. — Вы ездили в Виши? — Виши — бальнеологический курорт в Центральной Франции. (прим. Ст. Н.).
То вдруг восхитился моим стихотворением «Черный корабль» [271] и дал мне за него индульгенцию — отпущение грехов.
— За это стихотворение вы имеете право убить двух человек.
— Неужели двух? — обрадовалась я. — Благодарю вас. Я непременно воспользуюсь.
Бальмонт хорошо рассказывал, как ему поручил Московский Художественный театр вести переговоры с Метерлинком о постановке его «Синей птицы» [272] .
271
…восхитился моим стихотворением «Черный корабль»… — Стихотворение «Он ночью приплывает на черных парусах…», под названием «Корабль», опубликовано в «Грядущей России» (1920. № 2. Февраль. С. 71), вошло в книгу «Passiflora» (1923). (прим. Ст. Н.).
272
…переговоры с Метерлинком о постановке его «Синей птицы». — Право первой постановки «Синей птицы» (1908) М. Метерлинк предоставил Московскому Художественному театру; спектакль до сих пор, вот уже почти сто лет, идет на сцене театра. (прим. Ст. Н.).