Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

Она на мгновение умолкла, а потом своим своеобразным, хрипловато-ломким голосом, который действовал на меня необъяснимо эротически, произнесла:

— По правде говоря, мне давно не делали таких предложений. — Она изучающе взглянула на меня. — Вы говорили… как это было-то… о душевно-сексуальных отношениях. А откуда мне знать, что… ты в самом деле хочешь наладить со мной построенные на началах равноправия… как это было… внеконвенциональные душевно-сексуальные отношения? — Эта изумительная Катарина была, действительно, Катарина бесстрашная — во всяком случае, она не выказала ни малейшей стыдливости. Она тем временем продолжила: — Это в самом деле единственные отношения между мужчиной и женщиной, которые и я, и мои соратники, борцы за права женщин, не отрицаем. Хотя мы скорее посоветовали бы каждой женщине купить…

— Вибратор, — я осмелел и закончил ее фразу. (Мне какой-то извращенец подсовывает в почтовый ящик сексжурналы, и иногда я в них заглядываю. Так что в какой-то мере вся эта бутафория мне известна.)

— Душевно-сексуальные отношения мы все-таки признаем, — продолжила Катарина, не без труда пытаясь восстановить прежнюю уверенность в себе, — хотя они могут таить потенциальную опасность притеснения. Есть же и такие женщины, которые одобряют только чисто сексуальные отношения. Для удовлетворения естественных потребностей организма. Так они, во всяком случае, утверждают. Видимо, такие у них потребности. — В ее голосе послышалось презрение. — Такие отношения мужчин и женщин, говорят они, вроде бы высоко ценились в послереволюционной России. Школа дипломата Коллонтай, если я не ошибаюсь.

После чего она гордо вскинула голову и возвестила:

— А лично я счастлива, так как мне удалось, — пронзительный взгляд ее синих, почти цвета электрик глаз — редкость у темноволосых женщин — на миг изучающе остановился на мне, — совершенно избежать интимных отношений с представителями мужского пола. Мужчины нисколько меня не волнуют. И я убеждена, что какой-нибудь придурковатый марципановый скульптор не заставит меня свернуть с избранного мною и свойственного мне от природы пути.

— И меня, сударыня или барышня Катарина… — начал было я.

— Хоть так, хоть этак. Для меня эта форма — сотрясение воздуха и ничуть не меняет ценности женщины!

— Конечно, конечно… Я только хотел подчеркнуть некоторое наше сходство — видите ли, и мне, сударыня-барышня Катарина, до сих пор практически удавалось избегать отношений с противоположным полом. До сих пор женщины не вызывали во мне ни малейшего волнения. Возможно, это объясняется тем, что в ранней юности меня жестоко… притесняли… — признался я. И потупился.

— Вас притесняли?! Женщины притесняли мужчин?! — Она была ошарашена.

— По крайней мере, мальчиков, могу вас уверить.

— Возможно ли такое?!

— Увы… В связи с этим я был абсолютно уверен, что больше никогда не буду общаться с женщинами. Свою практически не начавшуюся сексуальную жизнь я прервал навсегда на четырнадцатом году жизни. Я не гомосексуалист, хотя и не стыдился бы этого, но и женский пол, как я уже отметил, меня просто не волновал.

Взгляд Катарины выдал ее — моя смелость (или наглость) уравнять себя с ней в отношении противоположного пола, то есть допустить позицию безразличия, ей в глубине души не понравилась. Да и могло ли вообще быть такое, чтобы женщины не волновали мужчин?! Ведь при таком раскладе теряла смысл и борьба за права женщин.

И мне тут же пришлось добавить весьма существенную деталь: "не волновали до сегодняшнего дня", что вновь вносило разницу в наше положение.

— А, так значит, сегодня, когда ты увидел именно меня, с тобой и случилось такое… несчастье. — Казалось, она поражена. И в голосе этой удивительной женщины прозвучало — я не поверил собственным ушам — даже какое-то панибратское сочувствие. — Дело дрянь, странное дело, — подытожила она.

— Разделяю ваше мнение, действительно странное дело. — Так как пауза грозила затянуться, чего я никак не мог допустить, я тут же добавил: — Однако, госпожа Катарина, разве нам, несколько нетипичным, как выясняется, людям, не было бы интересно обменяться мыслями по этим вопросам?

— Я уже сказала, что я не "милостивая", — проворчала Катарина, но все-таки достала из своей сумки — очень большой и очень потрепанной сумки, которая, наверное, вместила бы все необходимое для путешествия вокруг света — здоровенный блокнот в кричаще красной обложке.

— Мне надо посмотреть, не занята ли я сегодня.

И она скороговоркой прочитала:

а) семинар борцов против детей из пробирки; среда 17.30.

б) бюро содружества борцов против предпочтения породистых собак обычным; уточнить по телефону!

в) акция "Кто плюется на улицах, тот подонок!" в среду в 18.15 в актовом зале Русской гимназии.

— Я… — Неустрашимая Катарина как будто даже растерялась. — Сегодня и сейчас я, кажется, и правда свободна. А вот поверить в то, что будет хоть какой-то смысл в том, что я загляну к тебе в гости, в это я никак не верю. Я не… какая-нибудь такая.

— Для меня это было бы крайне важно!

И хотя я бережливый человек, я немедленно и неожиданно для самого себя остановил проезжавшее мимо такси.

Не прошло и десяти минут, как мы уже входили в мою скромную холостяцкую квартиру.

Катарина, вероятно, прежде наносила немного таких визитов, но тем самоуверенней она пыталась держаться. В моей аскетической кухне не было найдено ничего предосудительного. И в ателье, и в скромной "большой комнате", где я принимаю своих редких гостей и в основном смотрю телевизор, тоже. Затем, к некоторому моему удивлению, Катарина с видом фельдфебеля, следящего за порядком, прошествовала прямо ко мне в спальню. Искоса бросив взгляд на Афродиту Книдскую, висящую, как известно, у меня в изголовье, она сморщила нос:

— Так я и знала…

— Знала — что? — вежливо поинтересовался я.

— Что у тебя в спальне висят такие порнографические картины.

— Это Афродита Книдская, — возразил я на это таким обиженным голосом, что Катарина попятилась. И добавил: — Эта античная Афродита снискала одобрение самого папы, который хранит ее на почетном месте в художественном собрании Ватикана…

— Да, но зачем же ты вообще повесил сюда эту картину?

— Она дарит мне большое эстетическое наслаждение. Полюбуйтесь же на изумительные пропорции тела Афродиты! — воскликнул я.

— Чтобы мужчина, ну, скажем, просто человек, мог бы "эстетически" наслаждаться строением тела другого человека, позвольте мне в этом усомниться. Какой-нибудь пейзаж или натюрморт… это я еще поняла бы. Но голая женщина… Какая тут может быть эстетика или красота?!

— Вынося такие оценки, вы ограничиваете… качество своей жизни, Катарина. Женское, да, пожалуй, и мужское тело может быть необычайно красиво по форме. Совершенно. И эротические мысли от наслаждения подлинной красотой никому в голову не приходят…