Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер
Шрифт:
Катарина, несмотря на наши отношения, по-прежнему непримиримый враг брачного статута. Я с ней вполне солидарен. Потому что я, убежденный холостяк, подсознательно боюсь, что традиционный брак может повлечь за собой обязанности, которые помешают моей творческой работе. По крайней мере, в истории достаточно примеров того, что так бывало.
То, что законный брак часто представляет собой некую микстуру половой дискриминации и общих хозяйственных интересов, в этом мы, значит, сходимся. И беседуем на эти темы в своей двуспальной кровати, где каждый владеет своей законной половиной… Я развивал тему будуарных влияний — против этого изощренного вида притеснений были бессильны великие мужи прошлого, да, наверное, и многие нынешние политики и даже высшие воинские чины. Так что разного рода притеснений
— А скажи, Катарина, тебя саму пытался кто-нибудь когда-нибудь сексуально притеснять? Непосредственно? — однажды мне в голову пришла мысль задать ей этот вопрос.
— Меня?! Да пусть только попробуют! Этот человек будет жалеть о своем поступке до самой смерти! — объявила бесстрашная Катарина. И действительно, утверждая это, она была неподдельна в своем гневе.
— Да, но пытался ли кто-нибудь? И именно тебя, Катарина? — продолжал я допытываться со свойственным мне упорством. Я, конечно, понимал, что имею дело со щекотливой табуированной темой. Но я знал и то, что Катарина не умеет лгать. Так что ее положение в известной мере было деликатным…
— Дурень! Да ведь ты только и делаешь, что притесняешь меня! — объявила она, по-моему, абсолютно несправедливо, выскочила из нашей общей постели и в одном спущенном черном чулке усвистала на кухню…
Хлопнула дверь. И тогда, разумеется, через некоторое время, она возвратилась с "подручным свободной женщины". Хотела она меня позлить или вызвать ревность (можно ли вообще ревновать к предмету?), я не знаю. Я скромно унес ноги с принадлежащей мне половины нашей двуспальной кровати. В ателье. Но великолепное стенное зеркало, которое было видно через открытую дверь, выдало, что Катарина ничегошеньки не умела делать с этим предметом культа, пялилась на него, как известный баран на ворота.
Однако вскоре она смягчилась и простила меня. О сладость примирения, стоящая любых ссор! Amor vincit omnia — разногласия двух полов об их ролях исчезли, как дождевые облака после ливня. В аналогичных случаях, а их было немало, случалось и так, что Катарина во вполне феминистском наряде шествует в кухню и варит нам обоим манную кашу. Ее кулинарных способностей хватало на приготовление только этого, вообще-то вкусного и полезного для пищеварения блюда; иногда ей удается еще заварить черный чай. Зато Катарина совершенно неспособна сварить яйца. Я требую, чтобы яйцо кипело шесть с половиной минут. Чтобы разрезать это довольно твердое яйцо, я применяю так называемую яичную скрипку — известный инструмент для резки, снабженный струнами; разрезанное яйцо я ем на английский манер — с маслом и горчицей. Катарина не может следить за варкой моих яиц даже по купленным для этого песочным часам — ведь это символ вечности, — она подает мне или яйцо крепкое, как камень, желток которого при резке рассыпается в порошок, или приносит мне почти сырой источник жизни, который я не хочу использовать в пищу. (Правда, когда яйцо просто падает и разбивается, явление вполне обычное, мне, по счастью, и не приходится этого делать.)
После выступления Катарины в традиционной роли женщины на моей идеально чистой и удобной холостяцкой кухне там неизменно царит жуткий бардак: резиновые перчатки я нахожу в мусорном ведре, сахарницу — в холодильнике, в мойке замечаю даже горох (?!). Как и откуда он туда попал, знает только тот… да, тот, кто все видит… Но вряд ли потусторонний мир испытывает интерес к гороху в моей мойке. Да, после бескорыстного акта помощи со стороны Катарины я нахожу… а, лучше бы мне сказать, я не нахожу вообще ничего на обычных, логистически верно определенных местах… Но во всем этом есть нечто, необъяснимым образом услаждающее сердце. Я убираю горох из мойки, и мы снова счастливы!
О чем же еще? Суть наших любовных утех, пожалуй, описана уже достаточно; думаю, что едва ли возможно надеяться на их одобрение со стороны пуританских ценителей. Да мы этого не ждем и в этом не нуждаемся! Но я не был бы честен по отношению к своей избраннице, если б не упомянул, что суровой Катарине не чужды и романтические песни. Варя манную кашу, она включает магнитофон, и я могу послушать песню про Мери — девушку, Мери экс-президента и Мери — море, с рефреном-вопросом: зачем
все они остались тут. [6]6
Текст и мелодия А. Уустулнда
Лично я предпочитаю слушать в кухне необыкновенную, написанную словно в ритме вальса часть "STABAT MATER" Перголези о матери, рыдающей под крестом; в этой вещи кроются и ростки оптимизма по поводу только что свершившегося грустного акта, но они по-своему и понятны, так как именно благодаря ему мы заслужили Искупление.
Видите, я могу говорить о музыкальных пристрастиях Катарины. А вот, к примеру, ее возраст я так и не знаю — выше я отметил, что женщина в лучшем возрасте — на пятом или шестом десятке (на шестом десятке человек находится тогда — я должен это напомнить читателю во избежание недоразумений — когда число прожитых лет начинается с 5). А вот что меня всерьез поразило, так это то, что когда Катарина уже несколько дней ко мне не заглядывала и я решился спросить у своей милой, не рассердил ли я ее чем-нибудь, последовал холодный ответ:
— Ты в самом деле такой глупый, что не знаешь даже того, что у женщин бывают "плохие дни"?
Это показалось мне в высшей степени удивительным, потому что, насколько я знал, она уже давно должна была быть в постклимактерическом возрасте. Или дело в том, что у сторонниц женского равноправия и особая "женская выносливость"?..
— Но ведь тебе все-таки, кажется, примерно лет пятьдесят пять…
— Откуда тебе это известно? (Похоже, я не слишком просчитался.) К тому же, мой марципановый художник, в наши дни известно и гормональное лечение.
— Но зачем оно тебе? — я искренне удивился.
— А может быть, я хочу стать матерью-одиночкой!
— Но зачем же одиночкой?..
— Я есть и буду независимым человеком!
Услышанное заставило меня задуматься. И однажды, с виду случайно, я поинтересовался, кто родители моей Катарины. Или кем они были?
— Мать была проституткой, а отец по национальности цыган, а по профессии огнеглотатель! — объявила она без всякого ложного стыда.
— В каком смысле огнеглотатель?
— Ну, глотал огонь в цирке. Иногда и ножи. Но они, кажется, не были женаты.
Да… Ведь у нас теоретически еще мог бы родиться ребенок, и у него были бы очень интересные гены!
Мой деревенский дедушка был замечательный человек, об этом я уже достаточно рассказал. А из рода моей бабушки происходит одна знаменитость, теперь уже умерший живописец — блестящий мастер пейзажа, владевший особым серебряным колоритом. Среди моих кровных родственников есть и один довольно своеобразный человек — одаренный пианист, шахматист и художник жизни в одном лице. И, конечно, в довершение ко всему я сам…
(Нет! — у меня нет привычки нахваливать самого себя. Пускай лучше меня хвалят другие — конечно, в случае если я действительно этого достоин! Да, это всегда было моим твердым принципом, который я считал святым всю свою жизнь.)
А какие волнительные гены могли привнести в игру Штуде?.. О них самих я почти ничего не знаю, но дело их жизни не позволяет сомневаться в достоинстве этих людей.
Цыганский огнеглотатель и немецкие фабриканты сладостей, кулак, марципановый художник и страстная феминистка… Да, у нас мог бы родиться прелюбопытный ребенок. Но как долго еще это будет возможно? Здоровье уже больше сфера или вотчина, в которой действуем не совсем мы сами, а в какой-то степени неопределенные силы. И благодаря им вечная молодость зачастую незаметно переходит в сенильность. И это здорово! Сенильность, иногда интересная смесь сенильности и инфантильности, — это естественный, милостиво подаренный человеку природой защитный щит. Я читал произведение философа Шопенгауэра — сейчас не припомню названия, — где содержался намек на закрытие естественного круга жизни — к тому же связанного со знаками зодиака — через ребячество, в некоторой степени склонное к эротике. Нам дают понять, что эротика ребенка и старца чем-то близки. Я вместе с Шопенгауэром думаю, что сенильность и дементность — естественные, подаренные нам природой средства защиты.