Моя реальность
Шрифт:
Выступ дал трещину и, мгновение спустя, нагруженный её маленьким телом, медленно, почти кинематографично, отломился от скалы и начал падать, увлекая за собой верёвку.
Крюк был вбит как всегда, на совесть, и если бы он выпал вдруг из катящейся по склону, а затем из падающей с ускорением глыбы, она, возможно, получила бы шанс на спасение. Но профессионально вогнанный по самую проушину крюк намертво сковал верёвку и камень.
Оторванная от скалы чудовищной силой рывка, она стала падать вдоль отвесной стены; плашмя, раскинув руки, в своём бело-голубом комбинезоне, летела она единственный раз в своей жизни как самая настоящая
Её падение не встречало никаких препятствий на удивление долго – таков был прощальный подарок ей от судьбы – больше двухсот метров летела она совершенно свободно и, вероятно, даже успела до конца осмыслить само ощущение полёта…
Кто знает, может, именно об этом неосознанно мечтала она всю жизнь.
ЛЕГЕНДА О ЛУННОМ ПРИНЦЕ
1
В сказочно живописном краю, на берегу моря, сентябрями, когда изнуряющий зной начинает спадать, и воздух становится мягок, как свежая французская булка, в шикарном отеле собираются на недельку-другую именитые художники – эта встреча для них не столько повод выставиться друг перед другом и продемонстрировать свои успехи, сколько способ обновиться за счёт могущественной целительной красоты здешней природы и непринуждённых богемных бесед на террасе за бокалом хорошего вина; сюда приезжают за вдохновением, за очищающим глотком божественной истины, без капли которой всякое произведение искусства теряет смысл.
В видовом кафе, расположенном на просторной каменной площадке среди скал, за самым крайним столиком возле металлической решетки, позади которой открывалась пропасть, сидело несколько человек.
– Эрос – есть главный двигатель творчества, – говорил грузный лысеющий господин с живыми, глянцево-блестящими, точно крупные чёрные маслины, глазами, – во всякой картине должно быть в первую очередь желание, оно может быть трансформировано, скрыто, переведено в собственную противоположность, то есть в полное отрицание сексуальности, как, например, в картинах религиозного толка, но оно должно быть… Вся природа живёт только лишь продолжением жизни, и человек, как часть этой самой природы, не может жить принципиально иначе, цветок пахнет, чтобы привлекать пчёл, юная девушка прекрасна во имя грядущей любви, и что бы ни писал художник, девушку или цветок, и в том и в другом он должен неявно обозначить этот сокровенный, но единственно важный посыл…
– Ваши взгляды, позвольте заметить, грубы, вы, вероятно, фрейдист, – вступила в разговор красиво стареющая женщина с проседью в тёмных волосах, смуглой высохшей кожей и широким скуластым лицом, – неужели всякий раз, когда вы пишете раскрывающуюся розу, у вас рождается мысль о женщине? И измождённая монахиня на берегу ручья для вас не есть присутствие божественного, а есть лишь отсутствие плотского? Вас часто можно видеть в кругу молодых живописцев, вы авторитет, мэтр, неужели вы говорите им это, наставляя на стезю служения прекрасному?..
– А вы верите в гений чистой красоты? В абсолютное сияние незамутнённого похотью созерцания? – гадко усмехаясь, продолжал господин с глазами-маслинами, – у женщин, должно быть, особенно начиная с определённого возраста, акценты действительно смещаются в сторону духовного… Мы, мужчины, несколько дольше ощущаем в себе зов природы и потому, я полагаю, смотрим иначе на некоторые вещи. То, что я сказал, не столько дань следованию определённому учению, сколько смиренное принятие нашей животной сути.
Он взял со стола белоснежную сложенную уголком салфетку и промокнул ею свой круглый лоснящийся лоб.
Собеседница
лысеющего господина величественно проигнорировала содержащийся в его высказывании отвратительный намёк на начавшееся угасание её женственности.– Что же вы скажете о пейзажах? – неторопливо произнесла она, постукивая ногтями по хрустальной ножке бокала, – по-вашему, в мужчине непременно должны будить самца и весенний лес, и горная река, и предгрозовое небо, иначе он просто не сможет их написать?
– Теперь уже вы непристойно огрубляете мою мысль, – возразил господин с глазами-маслинами, двумя пальцами ловко ухватывая с тарелки аппетитную косточку, – я имел ввиду лишь то, что природа – есть непрерывное и неизбежное продолжание самой себя; каждый художник находит свой путь проведения этой истины к душе зрителя через его глаза…
В этот момент к столику подошёл официант, и на некоторое время художники отвлеклись от обсуждения, занявшись выбором из многих сортов вин, закусок и превосходного табака.
– Позвольте, а исторические картины тоже содержат в себе утверждение и обновление жизни как основное смысловое ядро? – спросил очень высокий молодой человек с какой-то невероятной болезненной остротой всех черт, сидящий прямо напротив маслиноглазого господина.
– Разумеется. История – это та же почва, та же плодородная земля, только произрастают на ней не благоуханные цветы и красивые девушки, а человеческие таланты и характеры, история – суть среда, без которой мы не сформировались бы именно такими, какие мы есть теперь. Вопреки мнению многих наших современников, которые обязуют всякого художника создавать злободневные общественно-политические, социальные, исторические картины, полагая, будто иначе он не может считаться полноценным творцом и патриотом, я думаю, что от влияния эпохи мы просто не в силах уйти по причине нашей естественной ограниченности, потому быть сыном своего времени – это скорее не обязанность художника, а его прискорбная данность… А что касается вашего вопроса, о взаимоотношении исторического и природного круговорота жизни, то тут всё довольно просто. Законы, диктуемые нам природой, находят отражение в системе символов, принятой в живописи. Скажем, желает художник изобразить революцию. Светлое предчувствие, обновление, устремлённость в будущее. Какой образ тут напрашивается? Естественно, девушка… Вот она стоит, допустим, на краю обрыва, смотрит вдаль, ветер приподнимает на ней юбку, скажем, алую, точно знамя; во всей фигуре её и нерешительность, и неопределённость, и скрытая сила, готовность двигаться вперёд, энергия самой жизни, и, конечно же, эрос… Он неявен, художник не показывает зрителю напрямую, в какую именно даль смотрит девушка на картине, образ возлюбленного-революционера, за которым она готова идти лишь мыслится, предполагается, но намёк на него и придаёт самому образу девушки со взглядом устремлённым за горизонт требуемую цельность…
Молодой человек слушал очень внимательно, не притрагиваясь ни к вину, ни к успевшему уже остыть мясу.
– Господин Дорден, – спросил он после небольшой паузы, дав почтенному художнику прожевать и проглотить очередной кусок, – а всё же что должно быть первостепенным в живописи, скажите мне как учитель, красота или идея?
– Ваш вопрос сам по себе бессмыслен, – ответил Дорден, снова промокая потную лысину ослепительно белой салфеткой, – одно неотделимо от другого, живопись – есть идея, выраженная языком красоты. А красота никогда не есть застывший абсолют, она каждый миг обретается глазами смотрящего под воздействием сильных переживаний, по большей части чувственных, личных, потому я и говорил выше, что именно эрос лежит в основе вдохновения…