Моя революция

А.3. Все перенимается - манера одеваться, вести себя, лексика... Все то, что для западных людей естественно, здесь выглядит карикатурно. Видно, что это все, так сказать, с чужого плеча, заемное. Интонации, вкусы и так далее.

Я в своих последних книгах "Запад" и "Глобальный человейник", которые недавно вышли в издательстве "Центрполиграф", сравниваю два человеческих типа - западоиды и коммуноиды, или русоиды. Русские как раз наиболее характерные представители типа второго. Я сравниваю два прибора, два приспособления, механизма, которые выполняют одинаковые функции, но выполняют различно. Один механизм - пустой внутри, совершенно пустой, но его форма рассчитана в соответствии с законами техники и математики, и он функционирует своей формой, а внутри пусто. Другой же имеет сложный внутренний механизм: колесики зубчатые, передачи, тяги какие-то... Так вот западоид напоминает первый механизм, русоид - второй, гораздо более сложный, но работающий не столь четко. Первый работает почти безошибочно, а этот занят своими внутренними механизмами.

Я вовсе не в восторге от западоидов. Считаю, что это полуроботы, а в перспективе - полностью социальные роботы. Там разработана и соответствующая идеология, и культура поведения, и прочее. Я сейчас уже могу считать себя профессионалом в этой области - досконально все это изучил. У нас же заимствование того, что для них естественно, выглядит совсем иначе и ведет совсем к другим результатам. Вот это в складывающихся российских "Гонконгах" можно наблюдать.

В.К. А о каком втором факторе, характерном для нынешней ситуации в России, вы хотели сказать?

А.3. Дело в том, что тот социальный феномен, который складывается сейчас в России, есть имитационная форма. Имитация - это подделка, не подлинность, создание видимости. Это очень важно различать. Здесь все вроде бы похоже на реалии - и государственная система, и экономика, и культура, все похоже на что-то настоящее. Но на самом деле это имитационные формы. Они неустойчивы и ненадежны. Это внешние формы, внутренне они совершенно пустые, они не наполнены некой социальной сущностью, которая образует устойчивую жизнь социального организма. В сегодняшней России нет сущностного стержня, центра, ядра.

Произошло вот что. Для существования настоящей, подлинной социальной жизни нужна преемственность, нужно участие миллионов. Веками устоявшаяся длительная преемственность. В истории России это было прервано дважды. Сперва - революцией 1917 года, но за 70 лет была создана настоящая новая, творческая, новаторская система. И она могла жить многие века, если бы ее сохранять и развивать, а не поступать с ней так, как поступили советские руководители, которые практически предали и продали эту систему, разрушили ее. И после 1985 года произошел второй обрыв связи времен.

То, что получилось в результате, как бы повисло вне времени, вне социального времени. Вот я слежу за тем, что делается сегодня в России - за культурой, литературой, кино, за политическими акциями, экономическими, - и создается, представьте, такое впечатление, что тут живут какие-то лунатики, люди, которые не отдают себе отчета в том, что они делают. Они как будто вслепую тыкаются, совершают какие-то операции - или по подсказке, или по привычке, или каким-то иным образом, но за этим сущностного ничего не стоит. За этим не стоит самое главное - историческая перспектива. Нет уверенности, никто ни в чем не уверен! Даже сами ведущие "реформаторы".

Я вот смотрю, как они выступают, и для специалиста сразу это становится ясным: у них ни у кого нет уверенности, они не знают, куда идет дело, почему и зачем. У них есть желание, и они свои желания выдают за целевую, смысловую основу социальной эволюции. Им кажется, что это есть. Вот хочется кому-то, чтобы происходило возрождение некое, и они считают что это есть в реальности. Но в реальности-то этого нет! И в глубине души никто в это не верит. Потому и такое хроническое состояние ненадежности. То есть нестабильность бытия стала стабильной. Такая вот сложилась парадоксальная ситуация. Ее начало я с 1985 года почувствовал и тогда же заинтересовался имитационными социальными формами...

В.К. Очень точное, по-моему, определение - имитационность нашей нынешней социальной системы и всего нынешнего нашего состояния.

А.3. Да, начиная с 1985 года... Тогда меня поразило возникновение Горбачева - явление чрезвычайно характерное с этой точки зрения.

В.К. Он вас навел на эту мысль, на этот термин?

А.3. Ну, у меня это мелькало, но то, что горбачевизм станет родоначальником имитационной системы, мне это стало ясно, как только начались горбачевские реформы. Я тогда же сказал, что это имитация власти, имитация реформ, имитация социальной жизни... Если вы помните, Горбачев все время требовал полномочий и полномочий, хотя формально обладал полномочиями больше, чем любой человек в истории человечества, больше, чем фараоны, императоры, цари. Я уже тогда говорил, что если Горбачеву дать даже титул фараона и полномочия фараона, у него все равно ничего не получится, потому что это не реальная власть, это имитация власти. У Ильфа и Петрова в "Двенадцати стульях" есть слесарь, который из остатков мотоцикла сделал стационарный двигатель, и он был очень похож на настоящий, но - не работал. И вот тут из остатков советской системы сделали якобы новую систему, посткоммунистическую, которая похожа на настоящую социальную систему, только не функционирует как настоящая.

В истории человечества уже существовали имитационные формы, и они могут достаточно долго существовать. Я думаю, те, кто распоряжается судьбой России сейчас - западные хозяева, стратеги глобального общества, может быть, и не понимают этого теоретически, но чувствуют, что они имеют дело именно с таким феноменом. Такого рода системами легко манипулировать, их существование можно прекратить в любое время. Их можно допускать в той мере, в какой они не угрожают существованию более обширного целого, но в случае надобности их можно разрушить одним щелчком. Широко известен пример разгрома империи инков, когда 300 испанских воинов во главе с Писарро победили 300 тысяч инков, которые могли их затоптать просто в грязь. В течение нескольких минут эти тысячи были разгромлены! Если вы вспоминаете историю, Писарро принял гениальное совершенно решение. Он бросился с группой воинов на фигуру бога инков - и все: когда те увидели, что бога их захватили и ничего особенного не произошло, армия капитулировала сразу. Вот так же произошло, когда пришел имитатор власти Горбачев. В кратчайшие сроки система была разрушена.

В.К. Итак, на сегодняшний день мы имеем два важнейших ваших наблюдения, два наиболее важных вывода. Первый - это формирование российских "Гонконгов", одним из которых уже стала в значительной степени Москва. И второй вывод - имитационность системы.

А.3. Имитационность всего специфически российского, что сейчас образует Россию. Наряду с "Гонконгами" - вот эта имитационная социальная форма. И они накладываются друг на друга, и в какой-то мере поддерживают друг друга. "Гонконги" будут существовать и уже существуют за счет основной массы России, а с другой стороны - через "Гонконги" глобальное общество эксплуатирует Россию.

В.К. На языке политиков это, может быть, центр и регионы?

А.3. Нет, я должен сказать, что надо различить четко: одно дело центр, столица и другое - "Гонконг". "Гонконг" не есть столица, не есть центр. Это специфическое явление, которое возникло сравнительно недавно. Это в каком-то регионе планеты складываются исключительные условия, исключительно благоприятные условия для сравнительно небольшой группы людей.

В.К. А какие бы еще вы назвали предполагаемые у нас "Гонконги", кроме Москвы?

А.3. Ну, Санкт-Петербург Возможно, Нижний Новгород. Наверное, Владивосток... Имейте в виду, вся Россия ведь практически поделена на зоны влияния, и многое зависит от того, в чью зону влияния попадет тот или иной кандидат в российские "Гонконги". Скажем, сибирские города и дальневосточные - там скорее всего американизированные "Гонконги" будут возникать. Москва - универсальный, более широкий тип "Гонконга" - тут и американизация, и германизация, и другие влияния, но в основном, конечно, тоже американское. Вот я вам покажу немецкий журнал "Шпигель", на обложке видите: "Соединенные Штаты - господин мира".