Моя сто девяностая школа

Наступил семнадцатый год. Я его помню в основном из окна. В окно видел я манифестацию рабочих, которые шли, взявшись за руки, и несли красные знамена, на которых белыми буквами было написано:

"Мир хижинам, война дворцам!" "Земля и воля!", "Равенство и братство!", "Свобода!", "Долой фабрикантов и помещиков!", "Вся власть Советам!" Видел бегущих вдоль по мостовой городовых. Потом мчались броневики, на которых стояли рабочие в кожанках с винтовками в руках. А на крыше одной машины лежал матрос с пулеметом. Бежали какие-то женщины, все в красных платочках, и что-то кричали.

– У нас на крыше работает пулемет, – сказал отец.

Тогда я услышал трескотню пулеметной очереди и увидел бегущих по проспекту рабочих с красными бантиками на куртках. Вслед за ними строем прогалопировали на брызжущих пеной конях казаки в больших папахах. А затем казаки мчались врассыпную в обратную сторону, и многие без папах.

– Это – революция, – сказал отец. – Наконец-то!

Я не знал, что такое революция, но мне очень нравилось, что все бегают и стреляют.

– Что это такое – революция? – спросил я.

– Это значит, что будет лучше жить, – сказала мама.

– Значит, это действительно не плохо, – решил я.

Папа вышел на улицу с красным бантиком в петлице. Почти все на улице были с красными бантиками, и улица стала похожа на сад, в котором цвели маки.

Как раз напротив наших окон в большом сером доме помещался магазин резиновых изделий "Проводник". На стене этого дома прикрепился огромный каменный двуглавый орел в коронах, с державой и скипетром в когтях.

– Смотри, – сказала мама, – скорее смотри!

Я подбежал к окну и увидел, как двое парней поднимались к этому орлу в люльке, в которой обычно работали маляры и штукатуры. Они поднялись к орлу и большими молотками начали сбивать с него короны.

Короны рассыпались, и осколки камня летели на панель. Потом парни сшибли орлу головы и принялись за державу и скипетр.

– Так ему и надо – этому хищнику! – сказала мама.

…Помню, как мы с отцом ездили трамваем на Невский проспект в кинотеатр "Пикадилли" смотреть кинокартину "Стенлей в дебрях Африки". Там были львы, негры, охотники за гиенами. А когда мы вышли из кинотеатра и дошли до угла Садовой улицы и Невского, нас чуть не сбили с ног толпы идущих людей.

Две толпы шли навстречу друг другу, запрудив весь Невский. Одна толпа пела "Вихри враждебные веют над нами", а другая кричала: "Да здравствует Временное правительство!" Раздались ружейные выстрелы, все побежали, и мы еле вернулись домой. Это было третьего июля.

Помню еще забитый людьми Каменноостровский проспект. Дикая давка. Отец взял меня на руки. А на балконе дворца Кшесинской стоял небольшого роста человек в черном расстегнутом пальто и что-то взволнованно говорил. И все столпившиеся на проспекте смотрели на балкон и кричали: "Ура! Долой министров-капиталистов!" И опять: "Ура!" И папа кричал тоже. И даже я один раз крикнул "ура", потому что все так кричали.

По Большому проспекту шли дамы с вырезанными из картона щитами, на которых были приколоты жестяные значки в виде зеленого березового листика, на котором сидела коричневатая пчелка. Дамы останавливали прохожих и говорили: "Пожертвуйте кто сколько может на трудоустройство инвалидов войны". И дамы прикрепляли значки на грудь прохожим, которые опускали монетки в большие копилки. Мама мне купила такой значок, и я гордо носил его на груди.

Помню еще обыск. К нам пришли какой-то моряк в кожаной куртке, солдат в папахе и с ними наш дворник Федор.

Моряк сказал – проводим обыск на предмет, нет ли у вас оружия.

– У меня есть пташка. Осталась от военной службы, – сказал отец. – Я был военным врачом.

– Придется взять шашечку, – сказал солдат. – Вам не нужна, а нам еще пригодится.

И взял шашку.

– А это что такое? – спросил моряк, увидев на стене большой мой портрет. На портрете я стоял на дорожке Летнего сада, в матросском костюмчике, в бескозырке с ленточками, с детской саблей на ремешке.

– Смахивает на наследника царского престола Алексея Романова. С чего это он у вас? – спросил солдат.

– Это мой Володя, – сказал отец, указывая на меня. – Уж так как-то получилось, что он в этом костюмчике похож на сына царя. Но мы с царями ничего общего, слава богу, не имеем.

– Вам повезло, – сказал моряк.

И они ушли.

Мама вернулась из булочной и сказала, что хлеба нет.

На Большом проспекте закрылись продуктовый магазин Бурцева, кондитерские "Карл Бездека" и "Жорж Борман", магазин металлических изделий Вержбинского и писчебумажный магазин Цыкина. Через весь проспект протянули длинный кумачовый плакат: "Да здравствуют Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!"

В Никольском садике у Тучкова моста мы гуляли с моим другом Бобой Рабиновичем и в желтой деревянной беседке играли во взятие Зимнего дворца.

Так помню я свое детство до восемнадцатого года, когда встал вопрос о моем поступлении в гимназию.

ПТИЧКА БОЖИЯ

Когда же я впервые пошел в школу?

Этого дня ждал весь наш дом.

Мама начала волноваться еще за неделю, тетя Феня две недели скрывала свое волнение и начала проявлять нервозность за два дня, а папа уходил с книгой в уборную и волновался там, чтобы никто не видел.

Я тоже, конечно, волновался, но так как я был маленький, то волновался меньше.

И вот наступило утро этого дня. Я проснулся, умылся, оделся и вышел в столовую. Мама уже хлопотала у стола.

– С добрым утром, – сказал я и хотел поцеловать маму. Но мама отошла в сторону и кинула на меня изучающий взгляд.

– Как ты одет?

– Как всегда, – оказал я.

– Сегодня не "как всегда". Сегодня ты идешь на экзамен в гимназию. (Тогда еще была гимназия. Школой она стала через три месяца.) Я же тебе положила на стул чистую рубашечку, а ты опять надел эту кацавейку. И ради такого дня можешь помыть шею. Ничего не случится.

Я понимал, что нужно умываться, но мыть каждый день шею я считал излишней роскошью. Тем не менее я помыл шею, переодел рубашку и выглянул в окно.

На улице светило солнце, но все было более или менее обычно. Спешили прохожие, дворник подметал тротуар, шли трамваи.

В столовую вошел папа.

– Ну, как настроение? – спросил он. – Выдержишь экзамен?

– Не знаю, – сказал я и в этот момент начал вдруг волноваться.

Мама налила мне чай в стакан с подстаканником.

– С сегодняшнего дня ты взрослый мужчина, – сказала она, – и тебе полагается подстаканник.