Моя страна - прежде всего!

Саша сидел в хорошо натопленной комнате и прихлёбывал горячий, душистый чай, заваренный совсем недавно одним из сотрудников посольства. После принятия ванны и плотного обеда, этот восхитительный напиток, приправленный для вкуса мёдом и тремя ложками сахара, буквально погрузил его в райское состояние. Холодный ветер и немцы остались где-то там, за стенами, и не могли его достать. А здесь его окутывали тепло, уют и родной язык, которые все вместе заставляли его чувствовать себя как дома. Тело, расслабившись после изнурительных испытаний побега, грабежа и нападения на полицейских, сигнализировало, что очень даже не прочь отрубиться. Мозг, в принципе, был не против, и колебался между небольшим диванчиком, стоящим в углу комнаты и мягкой кроватью на другом этаже. Тихо шли большие напольные часы возле окна, которые ещё больше усыпляли уставшего Александра. Но помеху такому состоянию создавал невысокий, улыбчивый человек, представившийся Валентином Мережковым, первым секретарём посольства. Он ласково улыбался, шутил и как бы невзначай задавал разные вопросы, на которые Саша отвечал невпопад, так как был вынужден бороться с тем чтобы раз за разом открывать, словно налившиеся свинцом, глаза.

— То есть вы, герр Краузе, хотите чтобы мы, поверив вам, немецкому гражданину, любым способом ликвидировали вашего бывшего лучшего друга, Гюнтера Шольке? На основании того, что он фашист из будущего и может помочь Гитлеру выиграть войну? И вы сами из будущего? Знаете, наверное, вас слишком сильно ударили по голове… Или вы просто пьяны, перегар изо рта это доказывает. Кстати, где доказательства ваших слов? Нет? Честно говоря, думаю, зря мы вас впустили, мне кажется это сугубо внутренним делом Рейха.. — Мережков покачал головой. — Я решил на свой страх и риск отправить ваш бред фельдъегерем в Москву, пусть там решают что с вами делать. Если бы не ваши слова про опасность для товарища Сталина, то мы бы уже выдали вас обратно. Впрочем, уверен, Москва так и поступит.

Александр вздохнул, вдаваться в подробности не хотелось, голова сама собой падала на грудь, да и рассказывать все подробности было бы очень долго. Наконец, он не выдержал:

— Товарищ Мережков, дайте мне немного поспать, и я отвечу вам на любые вопросы, обещаю… — он так широко зевнул, что советский дипломат, видимо, и сам понял что сейчас явно неуместное время для выяснения всех подробностей. Он поднялся и скупо улыбнувшись, ответил:

— Хорошо, герр Краузе, отдыхайте. Можете здесь, на диванчике, но я бы посоветовал вам нормальную кровать на втором этаже. А наш разговор мы продолжим завтра, договорились?

— Договорились.

Он с трудом встал и, покачнувшись на онемевших ногах, направился к лестнице. Мережков аккуратно придержал его во время подъёма на этаж и проводил к комнате, выделенной для отдыха. Александр не раздеваясь полностью, буквально повалился на мягкую кровать, кое-как натянул на себя одеяло и тут же уснул. Он уже не слышал как Мережков, выйдя из комнаты, вставил в замочную скважину ключ и несколько раз повернул его, закрыв дверь на замок.

Берлин.

8 апреля 1940 года. Утро.

Гюнтер Хаусманн (Шольке)

Дождь, начавшийся ещё ночью, не собирался стихать и потоки воды, несущиеся по обочинам проезжей части, бурлили и закручивались водоворотами на месте сливных решёток. Машины, проезжая по асфальту, поднимали целые буруны воды, заставляя прохожих в промокших плащах и пальто отпрыгивать от края дороги, опасаясь несвоевременного купания от водителей-лихачей. Редкие деревья, с распускающимися почками, тоже выглядели неприглядно, словно насквозь промокли.

Гюнтер снова стоял на посту, на этот раз на входе в здание рейхсканцелярии, и благодарил Бога, что в этот раз ему повезло попасть на внутренний пост а не внешний. Парни, что стояли снаружи, несмотря на накинутые плащ-палатки, быстро промокали и офицеры решили менять их чаще обычного, так как заболеть в такую погоду, неподвижно стоя под дождём, было нетрудно, даже с учётом их усиленных тренировок. А уж в Бад-Тельце, юнкерской школе СС, основанной Паулем Хауссером, тренировки были такие что Гюнтер в конце дня еле доползал до койки. Вот и сейчас он проводил сочувственным взглядом Эрика Градецки и Юргена Штайнера, которые чуть ли не вбежали внутрь, спасаясь от потоков воды. С их шлемов стекали капли, лица тоже мокрые, но они предусмотрительно спрятали свои «МП-38» под широкими полами плащ-палаток, чтобы уберечь их от влаги. Молодцы, ребята! Навыки, вбитые в них инструктором по огневой подготовке штурмшарфюрером Вальтером Гроссе, позволяли им всегда держать оружие в боеспособном состоянии и применять его в любое время, когда потребуется, не опасаясь, что оно заклинит или ещё как-то подведёт хозяина. Вспомнив его методы наказания провинившихся каким-то образом курсантов СС, Гюнтер слегка поёжился и постарался отвлечься другими мыслями.

Вчера вечером до него дозвонился доктор Венцель и сообщил о побеге Алекса. Рассказал, что полиция побывала в квартире, где он жил, но тот так и не появился. Соседи тоже ничего не видели и не слышали. Гюнтер пообещал ему навести справки и проверить вероятные места где мог оказаться его «друг», но сам сомневался что тот будет прятаться там. Слушая возмущённые крики Венцеля, он испытывал двойственные чувства. С одной стороны, его тревожило что Алекс сбежал и сейчас бродит где-то по городу, скрываясь от полиции и не зная что делать. С другой, вновь порадовался за его бойцовский дух, позволивший тому вырваться из больничного заточения. Всё-таки, несмотря на обычную внешность, в Алексе был стержень, и сила, спящая в этом скромном русском, ему импонировала. Жаль только, в отличие от Гюнтера, тот не козырял ею и старался решить все вопросы мирно, даже тогда когда проще и логичнее было сразу дать с ноги. Вот с арабами же он не растерялся, сразу помог, без колебаний. Гюнтер не волновался из-за того что русский кому-то расскажет о том кто он и что собирается делать: в советское посольство он не проникнет, но даже в таком случае, ему просто никто не поверит, а так как, в отличии от него, Алекс, даже имея память Дитриха, всё равно хуже ориентируется в городе, то самым лучшим для него было бы вернуться в больницу или обратиться к нему, Гюнтеру. Он уже успокоился. Возможно, на его месте он поступил бы так же, кто знает? Да и не был он злопамятным сам по себе. В конце концов, они оба гости в этом мире и лучше бы им держаться вместе.

Размышляя, он пропустил момент, когда к нему подошёл дежурный офицер, гауптштурмфюрер Майер и остановился перед ним. Это был высокий, атлетично сложенный мужчина с волевым подбородком и холодными глазами. Он внимательно осмотрел вытянувшегося Гюнтера с ног до головы и спросил с оттенком интереса:

— Что вы сделали, унтерштурмфюрер? Уронили одну из ваз в кабинете фюрера? Или наступили на лапу его собаке?

— Я не понимаю, гауптштурмфюрер… — растерянно ответил он.

— Вас вызывает к себе фюрер. Сейчас. Поэтому, если вы умудрились где-то отличиться в обоих смыслах, то сейчас самое время сказать мне об этом.

— Гауптштурмфюрер, клянусь, я ничего не сделал такого чтобы заслужить внимание фюрера. Не понимаю, зачем он меня вызывает… — Гюнтер подозревал причину, но не говорить же её Майеру.

— Что ж, идите, Гюнтер. Не следует заставлять нашего фюрера ждать.

— Так точно, гауптштурмфюрер! — снова вытянулся Гюнтер и, чётко развернувшись, отправился к Гитлеру. Сердце стучало от волнения, в горле слегка пересохло… Знаменательный момент для него, некая точка отсчёта, после которой его жизнь навсегда изменится. Вот только в какую сторону? Хотелось бы в нужную..

Возле кабинета Гитлера его ждал один из адъютантов, недавно назначенный Отто Гюнше, почти двухметровый громила с суровым выражением лица. Он принял у Гюнтера личное оружие с кобурой и открыл дверь в кабинет:

— Проходите, унтерштурмфюрер. Фюрер вас ждёт.

Гюнтер зашёл в комнату, чётко, строевым шагом, протопал к Гитлеру и, взметнув руку вверх, выкрикнул:

— Хайль, Гитлер!

Фюрер не ответил. Он молча смотрел на него. Рядом с ним, на столике, лежало его письмо, которое он вчера передал Гитлеру. Больше в кабинете никого не было, даже ни одной из его собак.

Наконец, он заговорил, спокойно и равнодушно:

— Унтерштурмфюрер, я прочёл ваше письмо… Скажу откровенно, поверить в это сложно. Почти невозможно. И если бы не некоторые нюансы, вы бы уже сидели в камере и рассказывали следователям Генриха причины вашего странного поступка.

Он помолчал.

— Вы преданы идеям национал-социализма, офицер? — вдруг спросил он.

— Всем сердцем, мой фюрер! — страстно ответил Гюнтер.

Фюрер снова внимательно посмотрел ему прямо в глаза. Его взгляд оказался настолько пронизывающим, что Гюнтеру почудилось, что он стоит мысленно полностью раскрытый и Гитлер знает о нём всё, даже то что сам Гюнтер уже давно забыл. Это был неприятный, давящий, выворачивающий душу наизнанку, взгляд.