Моя свекровь — мымра!

Он усмехнулся:

— Я в курсе, что универмаг создавался в два приема, но не знал, что здесь такие крутые лестницы.

— Это потому, что вы с парадного входа входили, а я не люблю толпу. На этой лестнице не слишком чисто, зато до моей лачуги доберемся быстрей.

Подумав, она добавила:

— Смотрите не потеряйтесь, когда пойдем через зал. В это время там много народа.

И легко застучала каблучками по старым ступеням. Он поспешил за ней. От зеленых обшарпанных стен исходила душная влажность и поражала хлипкость перил. И почему-то казалось, что в любую секунду вырастет на пути приведение.

Хотя, привидения не в универмагах, а в замках живут. Но ему казалось именно так. И от этого к ощущениям страха потери и радости обретения добавлялась загадочность. И таинственность. Он не решался спросить как вышло, что она живет именно здесь. И всегда ли живет? И вообще, кто она? И, главное, как это чудо зовут?

Поднявшись на второй этаж, они прошли длинным узким коридором и уткнулись в еще одну тяжелую железную дверь.

— Здесь тугие пружины, — прошептала она, — вам придется мне немного помочь.

Дверь действительно открылась весьма неохотно — по глазам ударил яркий солнечный свет, от которого в полутьме лестницы и коридора успели отвыкнуть и он, и она. Девушка виновато взглянула и попросила:

— Пожалуйста, не обижайтесь, но дальше порознь пойдем.

И сразу стало понятно, чем ее не устроил парадный вход.

— Конечно, я все понимаю, — ответил он. — Конспирация превыше всего.

— Мне не нравится это слово, — нахмурившись, сказала она, — я никого не боюсь, но иногда люди не понимают самых простых вещей. Мне не хочется, чтобы о нас плохо даже подумали.

— И уж тем более не будем давать почву злым языкам, — с улыбкой добавил он. — Я все понимаю. Светлые вещи от случайного глаза пачкаются иногда.

— Не иногда, а слишком часто, — вздохнула она и, шагнув в зал, испуганно оглянулась: — Но смотрите не потеряйтесь!

Он успокоил ее:

— Нет-нет, я отстану на три шага, не больше.

Она летела по залу мимо секций одежды, обуви, тканей, а вслед ей неслось: “Ефросинья, привет!”, “Фрося, как поживаешь?”, “Куда, Фросик, спешишь?”, “Остановись, Фросюшка, поболтаем!”.

Было видно, что она здесь любимица. И еще, он узнал (наконец!) как это чудо зовут.

“Ефросинья! Древнее имя. И очень красивое. Да, эту девушку должно звать именно так”, — подумал он, отчетливо понимая, что принял бы имя любое, хоть Пелагея, хоть Катерина, хоть модное нынче Стефания.

Он, послушно отстав на три шага, шел за ней и с удивлением констатировал, что ни одного взгляда на себе не поймал: все смотрели только на Ефросинью — издали ее замечали и провожали улыбками добрыми, радостными.

“Как же мы дальше пойдем? — встревожился он. — Если все смотрят ей вслед, то обнаружат, что мы войдем в одну дверь. А она ничего не говорила о том, как в дальнейшем мне действовать. Что теперь делать? Просто за ней идти? Или остановиться и ждать?”

Он поймал себя на мысли весьма непривычной: “Начал заботиться о других и подстраиваться под того, от кого независим. А может, уже зависим? Да нет!”

Какая разница ему кто и что подумает об этой девчонке? Он видит ее первый и последний раз — так его мир устроен. У него плотная, расписанная на годы вперед жизнь. Хоть в доску разбейся, Ефросинье в ней места нет. Зато и у стен есть глаза и уши. Если крамольное что узнают, несдобровать ни ей, ни ему. Особенно, конечно, ему — что ей терять?

Она пересекла длинный торговый зал, завернула за угол к лестнице и остановилась у лифта. Он сообразил, что поджидает его и неспеша подошел. На третий этаж поднялись вместе. На его немой вопрос она хохотнула:

— Пусть думают, что вы случайный попутчик.

Он согласился:

— Правильно, пусть так и думают, не обращая внимания на детали.

— На какие детали? — удивилась она.

— На то, что я через весь зал топал за вами, не заглянув ни в одну из многочисленных секций.

— А может вы хотели на третий этаж подняться на лифте. Так многие делают. Лифт только в этом крыле.

— А вы хитрая.

Она испуганно спросила:

— Это ваше первое разочарование?

Он покачал головой:

— Нет, второе. Первое, это то, что я значительно старше вас и совсем не свободен.

— Мы еще не знаем имен друг друга, а разочарований уже скопилось изрядно: целых три.

Двери лифта открылись.

— Что дальше? — спросил он. — Я имею право рядом с вами идти?

— Да, — кивнула она, — здесь нас никто не увидит. Сразу за лифтом лестница, ведущая прямо ко мне.

— Еще лестница? А я думал, что в этом здании три этажа.

— Так и есть, я живу на чердаке, но, поскольку там имеются окна, все называют его мансардой.

И снова лестница, узкая деревянная, и опять коридор, длинный скрипучий, и еще одна лестница. На этот раз она пропустила его вперед, а сама шла сзади, прикрывая собой тыл. Так она выразилась сама, а он подумал: “Где этот тыл? И от кого надо его прикрывать?”

Теперь же, уперевшись в еще одну лестницу, он занес ногу над первой ступенью, но она его остановила, указав на облезлую дверь:

— Нет-нет, нам сюда.

— А там что? — спросил он, кивая на лестницу.

— Там душ.

Подумав, она смущенно добавила:

— И туалет.

Он брякнул:

— Надеюсь, мне это пригодится.

Именно брякнул, потому что совсем не хотел это ей говорить. Но она не удивилась:

— Конечно-конечно, я помню что вы с дороги и мечтали о душе.

Он решил внести ясность:

— Вообще-то у меня в вашей лучшей гостинице забронирован номер люкс.

— Он вам тоже сегодня понадобится, — внесла ясность она.

“Значит чаем буду напоен и вежливо выпровожен”, — с грустью подумал он.

Поковырявшись в замке, она распахнула дверь — в нос ударил резкий запах масляных красок.

— Я художница, — сказала она.

Он удивился:

— А как же фиалки?

— Считайте, что это хобби. Цветы я продаю себе в убыток.

— Зачем?

Она улыбнулась:

— Не сочтите меня сумасшедшей, но так хочется людям нести красоту, что не могу устоять перед соблазном. Я бы и даром фиалки свои раздавала, но людей пугает и настораживает немотивированная щедрость. Приходится продавать.