Моя Теодосия

«Я хотела бы, чтобы приехал папа, – думала она тоскливо, – он так мне необходим».

Она с трудом выбралась из постели и взяла маленькую кожаную коробку, в которой хранила его письма, чтобы перечитать последнее. «Почему ты не отправилась в горы, как я советовал? – писал он. – На морском побережье Каролины сейчас очень жарко и можно заболеть лихорадкой в это время года».

Джозефу он писал более сурово:

«С большой долей сожаления я узнал, что горный план отвергнут… С северной конституцией Теодосии она принесет Вам хилое отродье, которое не доживет до следующего лета, но в Ваших горах можно ожидать, что ребенок будет карабкаться по обрывам, когда еще не достигнет трех недель отроду. Я говорю серьезно и хочу знать, было ли Ваше решение результатом раздумья или инертности».

Джозеф был особенно возмущен этой попыткой контролировать его поступки. Разве он не проявил уже чрезмерную предусмотрительность, привезя Тео в город задолго до того, как это было необходимо, и, согласившись проконсультировать ее у доктора? Более того, он намеревался перевезти ее на Салливен-Айленд, как предложил его отец. И Джозеф был изумлен, обнаружив, что Тео делать этого не собирается, противопоставляя всем его аргументам тихую непреклонность. Она будет рисковать подцепить лихорадку, останется в плавящей жаре, но она не покинет Чарлстон до приезда Аарона.

Знаменитый доктор Дебоу посетил молодую миссис Элстон через два дня после ее приезда. Тео чувствовала себя все хуже и очень рассчитывала на визит врача, на его совет и помощь.

– Я так рада, что вы пришли, доктор! – воскликнула она. – Я неважно себя чувствую и уверена, что вы сможете мне помочь.

Доктор поклонился. У него были летящие белые волосы, и в своем черном одеянии с меховым воротником он выглядел очень представительно и напоминал священника.

– Ваше доверие делает мне большую честь, мадам. Это естественно для леди в вашем деликатном состоянии. Вы не должны волноваться, моя дорогая миссис Элстон. – Он покачивался на пятках, скрестив пальцы на животе, и смотрел на нее благожелательно.

– Точно, – сказал Джозеф, – именно то, что я ей говорю.

– О, я знаю, – сказала Тео печально. – Я не собираюсь суетиться без причины, но у меня постоянные головные боли, и я стала хуже видеть. Как будто маленькие черные крапинки плывут перед моими глазами.

– Ах, это обычные визуальные нарушения, мадам. Вы должны укреплять себя. Побольше хорошего сочного мяса, обильные дозы хорошего вина между приемами пищи. Вы должны питаться за двоих, видите ли. – Он тяжело раскачивался, сияя улыбкой.

– Но я не могу есть больше, – возразила Тео. – Мне плохо от еды, я и так все толстею.

Он вежливо кивнул:

– Совершенно естественно, совершенно. Дородность – ободряющий признак.

– Возможно, – согласилась она неуверенно. – Однако мои ноги и руки так распухли, что я не могу носить ни туфли, ни перчатки. Когда я нажимаю, смотрите… – Она высунула маленькую опухшую ступню из-под одеяла и коснулась туго натянутой белой кожи. Ямка от ее пальца оставалась несколько секунд.

Джозеф издал нетерпеливый звук и повернулся к окну, но глаза доктора забегали, его улыбка на мгновение соскользнула.

– Возможно, легкая отечность. Природа, целительная и всемогущая Природа-мать, позаботится обо всех небольших неудобствах, на которые вы жалуетесь, – сказал доктор, делая широкий размашистый жест. – Я составлю вам бальзам Джайлида, великолепное средство от нервного расстройства. Принимайте его и помните, – он покачал толстым пальцем, – в здоровом теле – здоровый дух.

Он раскланялся, уверив ее, что будет ожидать вызова.

– В любое время, то есть когда вы станете подозревать о новом развитии событий.

Джозеф проводил доктора до парадной двери и, вернувшись к Тео, сказал:

– Теперь, когда он успокоил твои страхи, я надеюсь, что ты проявишь немного больше силы воли. Столько лежать в постели – едва ли это принесет тебе пользу.

Она тускло улыбнулась:

– Хорошо, Джозеф, я попытаюсь.

Теодосия кое-как пережила следующую неделю, заставляя себя есть и пить, борясь с постоянным пульсированием в висках и еще более частыми периодами головокружения.

Шестого мая она почувствовала себя лучше и, казалось, совсем ожила, когда получила письмо от Аарона. Он прибыл в Клифтон, где ее свекор развлекал его, и будет у нее через три дня.

Тео немедленно занялась приготовлениями. Собрав слуг, она внушила им важность этого события и сама руководила уборкой и украшением комнаты Аарона. Она изводила повариху, составляя меню свыше всякого понимания этой черной женщины, и, наконец, в отчаянии заказала на четверг лучшего поставщика провизии в городе.

– Ты мучаешь себя, – сказал Джозеф сердито. – Твой отец едва ли ожидает такого изысканного приема.

Они сидели в гостиной второго этажа, так как Тео предпочитала эту комнату другим. Здесь она ощущала некоторый покой. Комната всегда казалась прохладной, так как кипарисовые панели стен были выкрашены в бледно-голубой цвет, а золотые парчовые занавеси смягчали безжалостную жару, льющуюся из пяти высоких окон.

Тео склонилась над маленьким ореховым письменным столом, проверяя списки. Она не слышала замечание Джозефа.

– Папа не любит этот сорт мадеры. Если это все, что есть в подвале, мы должны заказать больше, – сказала она и сделала пометку.

Джозеф растянулся на софе, жуя кончик сигары, так как он, конечно, не мог курить в гостиной. Он вынул сигару и нахмурился:

– Эта мадера достаточно хороша для моего отца, и я не понимаю, почему должен возражать полковник Бэрр.

Тео подняла глаза и улыбнулась:

– О, Джозеф, не выходи из себя. Просто я хочу, чтобы папа увидел, как мы хорошо живем, какой роскошью и изяществом ты окружил меня.

Джозеф хмыкнул, снова сунув в рот сигару.

– Мы должны устроить прием в его честь, – продолжала она. – Губернатор Дрейтон, Ричардсоны, Пинкни, Рутледжи, они все будут рады встретиться с вице-президентом. И эта комната очень подойдет для этой цели! – Она видела ее наполненной красиво одетыми гостями, смехом, музыкой, цветами и Аарона стоящего опершись на черный мраморный камин.

– Неужели ты собираешься появиться в обществе в таком виде? – воскликнул Джозеф.

Тео вспыхнула. Она действительно на какое-то время забыла о своем положении.

– Полагаю, вечер может состояться после, – медленно сказала она, положив ручку. – После того, как эта странная вещь, исказившая мое бедное тело, болезненно вырвется из меня. После того, как я буду освобождена и снова стану сама собой.

Но что, если этого «после» не будет? Что тогда? Эта комната останется точно такой же. Здесь будут смех, и музыка, и цветы – но для других.