Моя в наказание

Ведет взглядом по комнате. Вспоминает все. Хлопает по кровати. Телефон ищет, наверное.

— Который час?

— Десять…

Опускает голову и трясет ею. Кривится.

— Блять… Башка трещит… — Трет шею сзади. — Сафие спит уже?

— Да. Ты заболел, Айдар… Температура.

— Сейчас уйду.

Он упирается в матрас руками, хочет встать, а меня накрывает паника.

Прижимаю его руку к кровати своей. Начинаю головой мотать. Торможу:

— Куда? Я тебя не пускаю.

— Малую не хочу заразить. Может и тебя уже…

Все равно мотаю головой.

Он садится, я давлю ладонями уже на мужские колени. Встаю, тянусь лицом к лицу.

Айдар пытается увернуться, я прижимаюсь к губам, щекам, подбородку, шее.

— Айка… Что делаешь?

Он против, но увернуться не даю. Клюю-клюю-клюю. Он пытается отклониться, в итоге толкаю в плечо и забираюсь сверху. Айдар делает еще несколько попыток освободиться, но я не даю.

Смиряется. Снова лежим. Мужское дыхание выравнивается. Я слышу, как болезненно сглатывает.

— Голова трещит. И горло… — Он признается, я жалею, поглаживая по волосам. — Я даже не просыпался…

— И температура у тебя, — продолжаю жалеть, прижимаясь к горячей-горячей коже. — Я буду тебя лечить, — то ли обещаю, то ли угрожаю, ведя носом по колючей щеке.

Несколькосекундное колебание заканчивается уставшим выдохом Айдара.

— Давай я пару дней отлежусь сам, Айк. Не хочу вас заражать.

— Ты не заразишь. Я буду осторожной. Но ты никуда не уйдешь, слышишь?

Не знаю, слышит ли он, но я слышу, как хмыкает.

Захочет — уйдет. Он, в принципе, физически может сделать все, что захочет. С собой. Со мной. С нашим ребенком. Но стопы нам ставит не физика. Психика. Мораль. Чувства.

Я верю, что его чувства к нам не дадут сделать ничего плохого.

— А минеты госпожа врач назначит? — Шутит, тем самым выражая смирение. Я тоже улыбаюсь. Трусь о шею. Прижимаюсь к ней губами. Целую в кадык.

— Если бульон выпьешь.

Айдар смеется. Обнимает меня крепко. Мы снова лежим.

Ему, наверное, плохо, но мне — немыслимо хорошо. Он гладит меня по спине, а я думаю, как бы засунуть ему под подмышку градусник.

Видимо, реально придется сосать.

На перспективу реагирует тело. Его тело на меня — тоже.

Но так лень…

Мне кажется, он тоже колеблется, но в итоге расслабляется. Еще налюбимся. Закрывает глаза. Несколько раз громко сглатывает. Боюсь, заснет.

— Айдар, — поэтому зову, поглаживая щеки. — Бульон. Помнишь?

— Помню. — Молчим недолго. Я чувствую, что воздух наполняется беззащитностью и искренностью.

Мы всё помним. И всегда будем.

За стенкой сладко спит наша дочка. Мы прошли кучу испытаний. Обрели друг друга и покой.

Сможем сохранить, Иншалла.

— Я думал, ты меня уже не позовешь.

От его слов мурашки бегут по коже. Жмусь ближе.

— Ты мне талак не дал.

Выпаливаю, чтобы свести все к шутке. И Айдар правда усмехается после паузы:

— Точно. Забыл.

Врет. Я знаю. Он все и всегда помнит.

Он не дал, потому что я не просила. А я не просила, потому что…

Бью его ладонью по груди, а потом глажу. Снова лащусь. Трусь носом, губами, обнимаю сильно-сильно. Вдыхаю запах на виске.

Мне кажется, люблю его еще сильнее, чем когда бы то ни было.

— Из всех на свете я выбираю тебя, Айдар.

* * *

Конечно же, прав оказывается он. Мы заболеваем всей семьей. Вслед за Айдаром температуру ловлю «осторожная» я, последней зараза цепляется к Сафие.

Но если Салмановские гены настолько мощны, что им даже вирус не страшен (Сафие и Айдар отделываются температурой, легким насморком и болящим пару дней горлом), то меня косит знатно.

Ни о каких минетах и речи, конечно же, нет. Тут как бы не двинуть кони.

У меня трещит голова и совсем нет сил. Мы безвылазно сидим в квартире. Заказываем еду под двери. Айдар с Сафие подсаживаются на Диснеевские мультики. Покупают себе огромное лего. Айдар складывает его чуть ли все наши «болезненные» дни, а Сафие руководит.

Я же, в итоге, сама принимаю ту заботу, которую там щедро обещала Айдару.

На шестой день становится лучше и мне. К витаминам и бульонам присоединяется жизнеутверждающий секс.

Из Айдара энергия начинает бить через край еще раньше. Если первые несколько дней он свой телефон даже толком в руки не брал (ему действительно было плохо и жизненно необходима пауза), то чем дальше — тем сильнее ощущается, что деятельности ему не хватает.

Но и о том, что Аллах заставил его целую неделю посвятить исключительно нам, Айдар явно не жалеет.

Сафие в восторге от возвращения отца. Он — в восторге от нее.

От меня тоже, но я подозреваю, предпочитает, чтобы я стонала не от головной боли, а из-за движений его члена внутри.

Мы до страшного становимся похожи на обычную счастливую семью.

Я просыпаюсь ночами, смотрю на спящего на соседней подушке Айдара, и пытаюсь поверить, что все происходит с нами в реальности.

Однажды, не сдержавшись, спросила и у него — чувствует ли он то же. Айдар сказал, что да. Местами страшно. Слишком хорошо.

И мне хорошо. И тоже слишком.

Думаю, это пройдет. Пока мы еще испуганы возможной жизнью друг без друга, о которой теперь и говорить нечего.

И чем ближе конец нашего карантина — тем я сильнее грущу.

Вот бы закрыться так на годик… Глупо, конечно, но иногда хочется.

Когда нам всем становится легче — Сафие начинает устраивать концерты. Отец платит малышке щедрые долларовые гонорары, а я стараюсь отрабатывать преданной фанаткой.

Я кормлю свою семью слишком рьяно. Айдар смеется, что в следующий раз уже не выйдет из квартиры, а выкатится, но мы не только наедаем калории, но и сжигаем их.

Этой ночью, к примеру, Сафие укладывала я. Айдар сделал все, чтобы, читая малышке сказку, я сгорала от нетерпения, мечтая, что мой ребенок поскорее уснет.

Он весь вечер меня незаметно для Сафие трогал, шептал на ухо пошлости. Целовал то в шею, то за ухо. Под столом гладил коленку. Бедро.

Я горела. Пульсировала.