Моя вечная жизнь

– Марик, ты чудо! – сглотнув слюну, совершенно искренне сказала я и решительно выбросила из головы все деструктивные мысли и настроения тургеневской барышни.

Ну, скажите, какой настоящий мужик способен сложить такую божественную песнь о штруделе?!

И форель, и десерт оказались именно такими, как вдохновенно рассказывал Марик, а глинтвейн – еще лучше. Редкий случай, когда реальность не уступила фантазии.

Еда была такой вкусной, что ужин закончился быстро, но уходить не хотелось. Мы сидели не в помещении, а рядом с ресторанчиком, на покрытой плотным слоем бурой хвои площадке – за щелястым дощатым столом, на примитивных деревянных скамьях. Рядом – обрыв, отмеченный рогатыми вешками, под ним журчала вода. В качестве уличного освещения присутствовали догорающие свечи на столе, да еще полоса желтого света из открытой двери кабачка. За соседним столом не спеша, со смехом и долгими разговорами, тянула пиво разновозрастная компания немцев. С ними были дети и две собаки, с виду обычные дворняги, но они пользовались правом на отдых наряду с хозяйскими детьми – так же забирались с ногами на лавки, тащили куски из-под рук, толкались под столом и бегали за мячиком. Обстановка была самая уютная, семейная, расслабляющая.

А мы с Мариком кружка за кружкой пили глинтвейн – напиток, который я особенно люблю за демократичность и восхитительное пренебрежение к формальностям.

Известно же, что напиток определяет стиль общения и отражает, а иногда и формирует взаимоотношения между людьми. С коллегой по работе уместно выпить по чашечке кофе, с давним приятелем пропустить по рюмке коньяка, с любимым человеком распить бутылочку хорошего вина – и так далее. И совершенно очевидно, что совместное распитие поздним вечером обезжиренного кефира будет иметь совсем иное продолжение, чем абсент с шампанским на брудершафт (уж я-то знаю!).

У большинства напитков характер отчетливый, что делает результат их употребления вполне предсказуемым, но внешне невинный глинтвейн – на самом деле великий бунтарь.

Он равно годится и для поднятия настроения на уличном гулянье в толпе, и чтобы согреться после романтической прогулки вдвоем по сугробам, и для создания доверительной атмосферы за семейным ужином, и даже на замену утреннего кофе в постель! И эта многофункциональность позволяет глинтвейну легко ломать любые, даже четко простроенные сценарии.

Поначалу мы с Мариком, хохоча, как две нетрезвые школьницы, по-приятельски болтали, делились впечатлениями от курорта и фестиваля комедии, обсуждали новинки кино и моды. Но постепенно бурное веселье улеглось, сменившись тихой задушевностью, а взаимная симпатия стала только глубже. Обмениваясь уже не столько репликами, сколько взглядами и улыбками, мы оба наслаждались чудесным вечером. Я почти забыла, где я и с кем. Мне было спокойно и хорошо.

Толстые свечные огарки на импровизированных подсвечниках из оловянных кружек почти догорели. Немецкое семейство с чадами и домочадцами шумно сворачивало бивак. Дородная хозяйка ресторанчика принесла нам счет, и мой приятель-гей повел себя как настоящий мужчина, не позволив мне внести свою лепту. Это было уже так похоже на романтическое свиданье, что я не удержалась и сказала вслух:

– Марик, ты чертовски интересный… собеседник!

Чертовски интересным мужчиной я его в последний момент называть передумала, побоявшись обидеть, но у гламурного индейца оказался чуткий слух.

– Спасибо за комплимент! – Он тонко улыбнулся и перегнулся через стол, чтобы прошептать мне с заговорщицким подмигиванием:

– Мне особенно польстила твоя пауза после слова «интересный»!

– Значит, ты еще не потерян для женского общества! – ляпнула я.

Это была бестактность, но Марик не обиделся, даже засмеялся – вероятно, понял, что за меня высказалась третья кружка бунтаря-глинтвейна.

В наш мезозойский гестенхауз мы возвращались рука об руку, из-за чего я чувствовала некоторый дискомфорт. Мне было бы гораздо приятнее, если бы мы шли в обнимку.

– Видно, пора переходить на кефир, – проворчал по этому поводу мой внутренний голос.

Кефира в доме не было, Галины тоже. Я заставила не думать себя о том, какие именно увлекательные занятия могли задержать ее в коттедже Алекса, и легла спать, чувствуя себя одинокой, как потерянная туфелька Золушки.

15

Два часа – это не так мало. Мой организм запоздало демонстрировал патриотизм, желая жить исключительно по родному ему московскому времени!

Я проснулась на рассвете и долго лежала, прислушиваясь к звукам в доме и за его пределами, в ожидании пробуждения соседки и соседа. Я собиралась всерьез поговорить с ними о нашем спортивно-сексуальном соревновании и установить хоть какие-то правила борьбы за внимание Алекса. Иначе эти азартные особы – Галина и Марик – своей несвоевременной и неукротимой инициативой в решающий момент испортят мне всю охоту на вампа!

А я уже почти не сомневалась, что моя цель – именно он, Алекс, и ждала лишь информации от «Пулитц и Партнер», чтобы полностью сосредоточиться на нем одном.

Лежать просто так было скучно. Я подумала открыть нетбук, но с досадой вспомнила, что забыла пополнить телефонный счет, а бесплатно, за «данке шен», скаредный немецкий провайдер не отгрузит мне ни байта информации.

Бад-Вильдбад только-только просыпался. В популярном последнее время соревновательном режиме распевались птички. Проскрипела с горки вниз какая-то не смазанная тележка, прошлепали расслабленные старческие шаги, бодро протопали детские ноги. По окном зашуршала метла.

Кто-то ласковым басом обронил: «Гутен морген!» – и знакомый мне голос подхватил: «Морген, морген!» В отдалении несколько раз подряд бамкнул колокол, а может, то были башенные часы.

Я лежала и думала об Алексе. Когда прекрасным весенним утром просыпаешься в постели в одиночестве, мысли почему-то сами собой устремляются к симпатичным представителям противоположного пола – как пчелки на нектар, право слово!

Я вспоминала, как мы целовались… И про пуговицы тоже вспомнила, и заодно уже про талисман… На нем и остановилась.

Слова, которые Алекс пробормотал, когда я упомянула лунный камень, застряли у меня в голове и царапали подсознание, пока оно не прорвалось. «Ляпис какой-то», – сказал он. С ляписом все было ясно – по-латыни это «камень». Но какой? «Экзе…» – я не расслышала конец слова, и это меня раздражало.

Глядя в потолок, я механически просеивала мелкое крошево жалких остатков университетского курса латыни. Экземпляр? Экзерсис? Экзекуция?

– Экзеги монументум! – услужливо подсказал внутренний голос.

Хм! – я одобрительно хмыкнула и почесала голову, стимулируя нехитрым массажем умственную деятельность.

«Экзеги монументум» – это первая строка бессмертного стихотворения Горация: «Я воздвиг памятник…». Монумент, о котором написал древнеримский поэт, и камень, о котором говорил Алекс, ассоциировались у меня вполне четко. Так, может, мой приятель сказал «Ляпис экзе…» – как там дальше? – в смысле: «камень воздвигнутый»? Воздвигнутый, поднятый, поставленный…

Хм! – заинтересованно повторила я и села в постели.