Моя жизнь как фальшивка

23

Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.

Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы. Сперва отстригла противный хохолок – в точности как у попугая, – а потом, как всегда, не смогла остановиться. Аннабель прикрикнула бы на меня, но Аннабель оставалась дома, в топи уныния, пила джин с тоником, обкусывая прелестные ноготки. Никто не мешал мне работать ножницами, пока я не превратила себя в чучело. Я покрыла новую прическу «Брилкримом», надеясь, что получится вольный художник или нечто вроде того. Льняные брюки с пиджаком срочно требовалось погладить, но другой одежды под рукой не было, так что я надела мятый костюм и спустилась в «Паб». Слейтер, естественно, уже заседал там, но мне было так скверно, что и Джон не мог бы помещать мне выпить двойной скотч.

– Итак? – спросил он, отодвигая бумаги, чтобы мой стакан не оставил на них влажного пятна. – Обыватель из Порлока [61] отправился на Савил-Роу [62] ?

Я не могла пересказать ему, что случилось тем утром на Джалан-Кэмпбелл – о том, как оборванец обрабатывал железяку, и тем более о том, как – тягостное воспоминание – он пробирался, таясь, в тени пятифутового навеса. К счастью, внимание Слейтера тут же переключилось на мои волосы.

61

«Обыватель из Порлока» нарушил сон Колриджа, изложенный в поэме «Кубла Хан», – человек, чуждый поэзии.

62

Савил-Роу – улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.

– Сядь рядом, Микс.

– Ужасно выгляжу, а? – Я опустилась на банкетку, подставляя голову для осмотра.

– Милая девочка моя, ты так красива, что не сумеешь изуродовать себя, как бы ни старалась. Помню, как ты вернулась из Уэльса после того, как тебя выперли из «Леди-Маргарет-Холл» [63] . Словно дикий зверек, пахла козами, репей в волосах – и все равно ты не выглядела ужасно.

Когда Слейтер произносил комплименты, он уже не мог остановиться, но я посмотрела на него в упор и заставила опустить взгляд.

63

«Леди-Маргарет-Холл» – оксфордский колледж.

– Но все-таки, малышка, завтра в Лондоне тебе стоит заглянуть в «Сэссун». Молли всегда ходит туда. Она сможет записать тебя вне очереди.

– Завтра?

– Завтра тринадцатое. Завтра мы уезжаем, четырнадцатого будем в Лондоне.

– Но мы так и не поговорили, – пролепетала я и неожиданно для себя разрыдалась. – Вы все время прячетесь от меня. Бросили тут одну. Я вас не понимаю. И вообще, я не поеду. Не могу. Нужно закончить дела в Куале-Лумпур.

– Какие дела, дорогая?

Если б я призналась, с ним бы приключилась истерика. Я лишь покачала головой.

– Какие дела? – Слейтер потянулся к моей руке, я не отнимала ее, но слезы не унимались. – Микс! – сказал он. – Я был занят. Ты уж извини.

– Чем занят, Джон?

Он причмокнул губами, и я сообразила: быть Слейтером отнимает много времени.

– Только не пишите об этом в «Нове», – предупредила я. – Кому охота знать подробности?

– Полно, Сара, не плачь. Какая тебе разница, что я делал? Ты же меня терпеть не можешь. Издавна.

– Я не обязана любить вас, черт побери!

В груди скопилась скорбь – черная, густая, омерзительная даже для меня.

– Ты обещал поговорить, – повторила я. – За этим я и поехала.

Слейтер осторожно обнял меня, помог мне встать.

– Хорошо, – сказал он. – Пойдем?

– Нет, нет! Мы должны поговорить, Джон.

– Да, – согласился он.

Оставив на столе машинку с бумагами, он повел меня прочь и не убирал руки с моего плеча, пока мы не сели в такси.

Теперь я знаю, что он повез меня на Джалан-Петалинг, а тогда видела лишь какой-то ночной рынок, где было многолюдно и шумно, я не разбирала его слов, и в итоге Слейтер завел меня в убогий ресторанчик с мокрым цементным полом, где посетители мыли руки под струей из шланга.

Он заказал пива, нам подали огромное блюдо хрустких креветок. Слейтер съел парочку, но больше смотрел, как ела я.

– Кажется, я знаю, о чем ты хотела поговорить, – начал он. – Ты ведь понимаешь: я и сам хочу.

Рот у меня был забит креветками. Я не могла остановиться, разжевывала головы и хвосты, давилась, когда в горле застревали мелкие клювы.

– Какой вопрос интересует тебя в первую очередь?

Я на миг прервала безумный пир.

– Порой я воображала, что вы – мой отец, – сказала я.

Слейтер рассмеялся.

– Но у меня глаза Бычка.

– И волосы тоже его, очень даже красивые, я бы сказал, густые, пышные. Не надо их так уродовать.

– Я не знаю, почему она это сделала.

Слейтер напряженно слушал. Взгляд его был внимателен и требователен, глаза, средоточие его сексуальной привлекательности, четче выделялись благодаря складам на лбу.

– Ты ее бросил, – продолжала я. – Так или не так?

– Микс, милочка, как я мог ее бросить? У нас с ней ничего не было.

Но ведь он имел стольких женщин, даже сейчас, этим и славился. Он поимел мою мать, вогнал член по самые яйца, этот образ преследовал меня всю жизнь.

– Неправда, Джон! Вы сами знаете: неправда. Даже тогда, в девять лет, я прекрасно видела, что между вами происходит.

– И что же?

– Разве дети слепы? Я видела, как она тебя целовала. Вы думали, ребенок не обращает внимания на такие вещи? Стоит папе отойти, и мама целует чужого дядю с такой жадностью, словно хочет скушать его на завтрак. Она целовала вас прилюдно, перед всеми. Вам обоим насрать было – пусть все смотрят.

– Господи боже, – вздохнул он. – Бедная малышка.

– Та малышка давно умерла, Джон.

– Сколько раз твоя мама целовалась со мной, по-твоему?

– И думать об этом не хочу. Мне при одной мысли дурно делается. Терпеть не могу секс. Неудивительно, правда?

– Ты помнишь, как она целовала меня?

– Да.

– Это случилось один раз.

– Не смешно.

– Один раз. Ты запомнила этот единственный поцелуй. Твои родители устроили прием в саду в честь Хэммондов. Ты помнишь это, да? Много собралось людей, всех я даже по именам не знал. Бычок тогда ввязался в съемки фильма. Деньги дал Скотс – «эдинбургский разночинец», как выражалась твоя мать.

– Вряд ли я могла забыть, а? В тот день мама покончила с собой.

– Твой отец повел молодого актера – как его бишь, Тревора Робертса – в конюшни, посмотреть лошадей.

– Я все помню, Джон.

– Значит, ты помнишь, что папаша плохо себя вел, и мама очень огорчилась.

– Что ты хочешь этим сказать?

Джон помолчал.

– Подумай сама, – предложил он.

Я подумала: боже, да Слейтер ни шиша не понимает! Каждая подробность того дня отпечаталась в моей памяти: прелестный денек, ясное английское небо подернуто влажной дымкой, галлюциногенные мамины клумбы. Последнее предвоенное лето. Ласточки недавно вернулись, восстанавливали гнезда под карнизами «Коттеджа садовника» – так мы называли этот флигель, пустовавший уже много лет.