Моя жизнь под землей

Достигнув дна пропасти, я с восхищением обнаруживаю прелестное озерко, и его созерцание вознаграждает меня за внутреннюю борьбу, которую мне пришлось выдержать, прежде чем я решился спуститься. Вид этой прозрачной воды в феерическом окружении вознаграждает меня также за все мелкие неприятности и волнения при спуске.

Так вот оно, дно пропасти с маленьким озерком! Ему подобные встречаются почти повсеместно, и, просачиваясь через бесчисленные такие же впадины, они питают источники долины. Здесь я воочию увидел самую таинственную, но и самую поэтичную фазу цикла воды — тайные храмы пленных наяд, спящих под каменными сводами.

Вдоволь насладившись великолепием подземного царства, я преисполнился сознанием, что нахожусь на глубине шестидесяти пяти метров, на дне моей первой пропасти, в которую проник один, пользуясь лишь своими собственными средствами.

Тот, кто никогда не испытывал хмельной радости таких побед, сочтет подобную экзальтацию неуместной, а человека, признавшегося в ней, спесивцем. Но это законная гордость, лежащая в основе всего значительного и достойного внимания, что происходит в мире приключений.

Мой ацетиленовый фонарь, стекло которого разбилось еще при спуске по веревке, ни на что не пригоден. Горелка засорилась, а сам фонарь висит у меня на портупее, бесполезный и стесняющий движения, и я жалею, что взял с собой эту обузу. Никогда больше им не буду пользоваться. Это очень грустно, так как я очень рассчитывал на фонарь (света одной свечи явно недостаточно).

Никогда я не видел более обширного подземелья, чем Пудак-Гран. Чувствуя себя в нем совершенно потерянным и испытывая смутное беспокойство, я перелезаю через обломки скал, поднимаюсь по осыпи в направлении веревки, которая свисает сверху, соединяя меня с внешним миром.

Чтобы составить себе правильное представление о размерах и форме большого зала, по которому медленно пробираюсь, я держусь все время левой стены. Чем дальше, тем сильнее изгибается стена, и вдруг я обнаруживаю, что нахожусь уже не в большом зале пропасти, а в каком-то ответвлении от него. Передо мной загроможденный проход, и каждый шаг по нему уводит меня от выхода, но я понимаю, что это продолжение пещеры не нанесено на план, находящийся в моем распоряжении, и, следовательно, оно осталось неизвестным моим предшественникам.

Это открытие приводит меня во вполне понятное возбуждение, которое еще усиливается, когда я начинаю различать, что грунт в этом месте землистый и пыльный, усыпан костями и гигантскими черепами, в которых я легко узнаю скелеты медведей, так как видел такие же в музее. Это не современный медведь, водящийся в Пиренеях, череп которого я нашел на большой осыпи, а пещерный медведь, грозный Ursus spaelaeus.

Та часть Пудак-Гран, в которой я сейчас нахожусь, — настоящее кладбище медведей.

Восторг от того, что я открыл неисследованную часть пещеры, переходит в бурную экзальтацию при мысли, что я — первый человек, проникший в этот доисторический зверинец. Меня глубоко потрясает мысль, что дикие звери, попавшие сюда другим путем, чем я, двигались в полной темноте на ощупь, с помощью лишь своего чутья. Я думаю также и о том, что им были известны все закоулки этого зала, но они никогда сами не видели его. Итак, с тех пор, как существует эта пещера, я — первое существо, рассеявшее ее мрак и созерцающее ее всю целиком.

Эти и другие подобные им волновавшие и беспокоившие меня мысли вызывали тайное смятение и навсегда оставили след в моем мозгу и сердце.

Такие часы не проходят даром, они накладывают отпечаток на всю жизнь, и тяга к пещерам и ко всему, что в них заключается, сохраняется навсегда. Особенно если выпало счастье побывать в них одному, да к тому же в отроческом возрасте.

Я бы подольше задержался в зале Медведей, где мне пришлось пережить одно из глубочайших волнений за все мои подземные путешествия, но запас свечей подходил к концу, кроме того, мне следовало подумать о длинном переходе по лесу и об обратном пути в Сен-Мартори на велосипеде.

Я позволил себе потратить еще лишь четверть часа и посмотреть, что находится дальше за нагромождением древних костей. Но через несколько минут на моем пути встал обрыв. Я стою на краю вертикального колодца и при свете свечи вижу только несколько первых метров, а брошенные вниз камешки указывают на большую глубину.

Мне так не терпелось продолжить исследования, что через несколько дней я вновь был у этого колодца. Мое снаряжение пополнилось веревкой, совершенно необходимой для атаки бездонного колодца, мысль об исследовании которого неотступно преследовала меня и, по правде сказать, лишала сна.

Вернуться в Пудак-Гран одному, чтобы вторгнуться в неизвестность, казалось мне высшей степенью неосторожности, и вначале я испытывал угрызения совести. Но ужасное и в то же время прекрасное ощущение — ни от кого, кроме самого себя, не зависеть и переживать опасности одному, без свидетелей, — взяло верх над всеми моими сомнениями, и я вернулся на место моих чаяний и страхов, сам точно не зная, иду ли я туда по собственной воле или меня влечет какая-то злая сила. Трудно анализировать это ощущение; не имея возможности объяснить его, я окрестил эту силу, которую всегда чувствовал и действие которой с наслаждением испытывал всю жизнь, — зов бездны.

Спуск по гладкой веревке был одним из моих любимых занятий. Это малопопулярный спорт, и только изредка можно встретить акробатов, которые занимаются этим видом гимнастики. И вот сегодня в Пудак-Гран мне будет служить подспорьем лишь простая веревка.

Как и в Монсоне, я поместил свечу за ленту шляпы, но поля отбрасывали тень, и как раз там, где освещение было мне нужнее всего, подо мной оказывалась темная зона. Мне пришлось вернуться к варварскому и неудобному способу — взять свечу в зубы. Я начинаю скользить вниз вдоль неровной стены с многочисленными выступами, на которых смогу отдохнуть позднее при подъеме. Достигаю балкона, оказавшегося вдвойне кстати, так как моя веревка слишком коротка, чтобы спускаться дальше, и, кроме того, я обнаружил, что нахожусь на новом этаже пропасти, где смогу продолжать свои исследования. Продвигаюсь с осторожностью, нахожу еще кости пещерных медведей, и эта находка — новая загадка об их присутствии в таком месте. Но вот новое препятствие — путь преграждает другой колодец во всю ширину коридора. А на противоположной его стороне коридор идет дальше.

Под землей легкого не бывает. Трудности составляют правило, и приходится без конца идти на штурм, проявлять настойчивость, упрямо идти вперед.

Мне пришлось узнать это с самого начала моих походов, но мой интерес был так силен, что я вернулся в Пудак-Гран в третий раз с новым планом, столь же простым, сколь и опрометчивым.

У входа в пропасть я срубил молоденький ровный и стройный каштан, обрубил ветви и спустил его по наклонному склону, ведущему в колодец. Через несколько минут спустившись по веревке, я нашел свой каштан на большой осыпи, вскинул его на плечо и направился туда, где окончился мой прошлый поход. Тащить такую ношу по очень неровной местности трудно и неудобно. Однако никаких происшествий не случилось, кроме неожиданной встречи перед самым залом Медведей с животным, которое мне очень хотелось бы поймать. Это была крупная крыса, присутствие которой в подобном месте мне так никогда и не удалось объяснить. Это совершенно исключительный случай, и никогда больше мне не приходилось встречать под землей этих животных, кроме как в гигантских пещерах Соединенных Штатов.