Моя жизнь. Южный полюс

Мы направились к двум собакам, черным с белым, которые лежали особняком на снегу. Три друга прыгали и плясали около нас. Как только черно-белые разглядели нашу троицу, обе вскочили, как по команде, и я понял, что перед нами певец. Боже, что за ужасный голос! Было очевидно, что концерт дается в честь Лассе. Пока мы стояли там в обществе троицы, Уран продолжал свое пение. Но тут мое внимание вдруг привлекло появление другой троицы. Великолепные на вид собаки. Я спросил своего спутника, что это за псы.

– А, эти из упряжки Хансена, одни из наших самых лучших. Вон ту большую черную с белым звать Цанко. Она, вроде, уже немного старовата. Две другие, похожие на сосиски на спичечных ножках, – это Кольцо и Милиус. Сами видите, они небольшие, скорее даже маленькие, но зато чуть не самые выносливые у нас. Мы решили, что они, наверно, братья. Похожи друг на друга, как две капли воды. А теперь пройдем через всю свору и посмотрим, не встретится ли нам еще какая-нибудь знаменитость. Вот Карениус, Баран, Шварц и Люсси. Они принадлежат Стубберюду и относятся к числу заправил в лагере. Палатка Бьоланда здесь рядом. Вот лежат его любимцы – Квен, Лопарь, Пан, Горький и Йола. Ростом невелики, но отличные собаки. Вон там, в юго-восточном углу, стоит палатка Хасселя. Правда, его собак сейчас нет. Они лежат у входа в керосиновый склад, где Хассель проводит бОльшую часть времени. Следующая палатка – Вистинга. Зайдем-ка туда, может быть, застанем там его гордость. А вот и они, видите ту четверку, что затеяла там возню. Большой рыжеватый пес справа – это Полковник, наш главный красавец.

У него три друга: Зверюга, Арне и Брюн. Сейчас я вам расскажу, что приключилось с Полковником, когда он находился на Флеккерэ. Он тогда был совсем дикий, сорвался с привязи и прыгнул в море. Когда его заметили, он уже был на половине пути между островом и берегом; видимо, собрался баранинки отведать. Вистинг и Линдстрём – они тогда сторожили собак – поспешили сесть в лодку. Им удалось догнать беглеца, но в лодку они втаскивали его с боем. Потом Вистингу как-то довелось плыть наперегонки с Полковником; не помню уж точно, кто победил. На этих собак мы возлагаем большие надежды.

А вон в том углу – палатка Йохансена. О его собаках много не расскажешь. Пожалуй, больше всех выделяется Камилла. Она прекрасная мать, хорошо воспитывает своих детей, у нее их обычно целая куча. Ну теперь вы, наверно, достаточно насмотрелись на собак. Если не возражаете, я покажу вам подземный Фрамхейм и то, что там происходит. Добавлю сразу, что мы гордимся этой работой. Надеюсь, вы согласитесь, что у нас есть на это право. Начнем с Хасселя, его хозяйство здесь ближе всего.

Мы подошли к дому, миновали его западный торец и очутились у каких-то козел. Под козлами лежал большой деревянный щит. К козлам в том месте, где соединялись три ножки, был приделан маленький блок. Через него проходила тонкая веревка, привязанная одним концом за щит. На другом конце ее, в полуметре над снегом, висел груз.

– Ну вот мы и у Хасселя, – сказал мой проводник.

Хорошо, что он меня не видел: должно быть, я выглядел довольно глуповатым. «У Хасселя? – подумал я. – Что он хочет этим сказать? Ведь мы стоим на голом снегу».

– Слышите шум? Это Хассель пилит дрова.

Тут Амундсен нагнулся – легкое движение, довольно тяжелый щит поднялся вверх. Груз сработал. Глубоко в недра барьера вели широкие снежные ступеньки. Мы оставили щит поднятым: как ни слаб дневной свет, а все-таки виднее. Мой хозяин пошел вперед, я последовал за ним.

Спустившись на четыре-пять ступенек, мы очутились перед дверным отверстием, завешенным шерстяным одеялом. Откинули его в сторону. Ровное жужжание, которое я слышал раньше, стало громче; теперь я уже отчетливо различал, что это звук пилы. Мы вошли.

Мы очутились в длинном, узком помещении, вырубленном в толще барьера. На прочной снежной полке лежали в ряд, в образцовом порядке бочки. Если все это керосин, то можно понять расточительность Линдстрёма во время утренней топки. Здесь керосина хватит не на один год. Посреди помещения висел обыкновенный фонарь со стеклянным колпаком и проволочной сеткой. В помещении с темными стенами от него, конечно, было бы немного света, но здесь, среди сплошной белизны, казалось, что он источает солнечный свет. На полу стоял горящий примус. Термометр, висевший неподалеку от примуса, показывал минус 20°. Так что Хассель вряд ли страдал от жары. Ничего, когда пилишь дрова, и так сойдет. Мы подошли к Хасселю. Вон как торопится, только опилки летят.

– Доброе утро.

Пила заработала еще живее.

– Видать, у вас сегодня хватает дел.

– Ага, – пила работает с бешеной скоростью. – Приходится нажимать, чтобы управиться к празднику.

– Как расход угля?

Эти слова, видимо, возымели действие. Пила замерла, потом поднялась из распила и была приставлена к стене. Я опешил и с нетерпением стал ждать, чтО сейчас последует, полагая, что должно произойти нечто особенное. Хассель огляделся по сторонам – осторожность никогда мешает, – приблизился к моему хозяину и доверительно сообщил:

– За прошлую неделю мне удалось надуть его на двадцать пять килограммов.

Я облегченно вздохнул: мне представлялось что-нибудь похуже! С довольной улыбкой Хассель снова принялся за прерванную работу. Теперь, наверно, ничто на свете не смогло бы его отвлечь. Последнее, что я видел, когда мы исчезли за одеялом, был Хассель в вихре опилок.

Мы снова вышли на поверхность. Легкое движение пальца, щит повернулся и бесшумно захлопнулся. Я понял, что Хассель умеет не только пилить дрова. На снегу лежала его упряжка, наблюдающая за каждым шагом своего хозяина. Миккель, Лис, Масмас и Эльсе. У всех здоровый, крепкий вид.

Идем проведать других. Подошли ко входу в дом и подняли шит. В глаза мне ударил ослепительный свет. В стенку лестницы, ведущей вниз, был врезан деревянный ящичек, обитый блестящей жестью. В этом ящичке и стояла лампа, которая светила так ярко. Конечно, ей помогало окружение, сплошной лед и снег. Теперь я смог по-настоящему оглядеться, ведь с утра здесь было темно. Вот ход, ведущий к тамбуру. Сразу видно по этому коварному порогу. А что это такое там, в другом конце? Я еще раньше приметил, что у хода есть продолжение в ту сторону, но куда он приводит? Со светлого пятачка, где мы стояли, казалось, что он теряется во тьме.

– Сперва заглянем к Бьоланду.

С этими словами мой проводник свернул и пошел по темному ходу.

– Посмотрите на снежную стенку, у самых наших ног… Видите свет?

Мои глаза успели привыкнуть к полумраку, и я в самом деле различил пробивающееся сквозь стену зеленоватое сияние. Одновременно я снова услышал шум, какой-то монотонный звук, доносившийся снизу.

– Осторожно, лестница.

Да уж, будьте спокойны, хватит с меня того, что я сегодня один раз уже шлепнулся. Мы снова углубились в недра барьера по крепким широким ступеням, покрытым досками.

Вдруг открылась дверь в снежной стенке, и я очутился в хозяйстве Бьоланда и Стубберюда. Высота помещения – около двух метров, длина – четыре с половиной, ширина – два с небольшим. Пол усеян стружками, от них было как-то уютнее и теплее. На примусе стоял жестяной ящик, из него валил пар.

– Как дела?

– Хорошо. Вот, гнем полозья. Я тут прикинул, выходит, что можно уменьшить вес до двадцати двух кило.

Я не верил своим ушам. Амундсен утром по дороге сюда рассказывал мне, какие у них тяжелые сани – 75 килограммов каждые. И вот Бьоланд берется довести их до 22 килограммов, это меньше трети первоначального веса! Кругом в снежные стены вбиты крючки и вделаны полки для инструмента. Верстак Бьоланда производил внушительное впечатление, он был вырублен в снегу и покрыт досками. Такой же мощный верстак, только покороче, тянулся вдоль другой стены. Это явно рабочее место Стубберюда. Мы не застали его, но было видно, что он занят обстругиванием ящиков для саней, чтобы сделать их полегче. Заметив готовый ящик, я наклонился и рассмотрел его поближе. На верхней стороне, где была вделана круглая алюминиевая крышка, я прочел: первоначальный вес – 9 килограммов, уменьшенный – 6 килограммов. Нетрудно было уразуметь, что значит такая экономия в весе для людей, которые готовились к дальнему переходу.