Моя жизнь
Шрифт:
Одно из моих живейших воспоминаний о президенте Никсоне - наш разговор в Вашингтоне в те дни, когда террористы убили в Хартуме, столице Судана, двух американских дипломатов. Накануне их убийства я обедала в Белом доме. Мы - президент Никсон, миссис Никсон, Ицхак Рабин (тогда наш посол в Вашингтоне) и я - перед тем, как сесть за стол, стояли и говорили о том, что происходит в Хартуме, и президент сказал мне очень спокойно: "Знайте, г-жа Меир, что я никогда не уступлю шантажистам. Никогда. Если я пойду на компромисс с террористами сегодня, то рискую потерять гораздо больше людей в будущем". Он был верен своему слову. Потом, когда в 1974 году он посетил Израиль - мы только что пережили ужас убийства детей террористами в Маалоте, - Никсон вернулся к этой теме. "Меня воспитали, - сказал он, когда пришел ко мне в гости в Иерусалиме, -
В обоих случаях я была совершенно уверена, что человек, говоривший со мной - не для прессы, не для телевидения, - говорит совершенно искренно, и я совершенно уверена, что 24 октября 1973 года президент Никсон скомандовал боевую тревогу потому, что не собирался уступать советскому шантажу, будь то хоть трижды разрядка. Думаю, это было опасное, мужественное и правильное решение.
Но оно вызвало эскалацию кризиса, и кто-то должен был заплатить за ослабление напряженности. Плата - которую потребовали - разумеется, с Израиля, - включала наше согласие на доставку снабжения окруженной Третьей египетской армии и согласие на новое прекращение огня, которое войдет в силу под наблюдением войск ООН. Требование, чтобы мы кормили и поили Третью египетскую армию и помогали 20000 ее солдат оправиться от понесенного поражения, не являлось вопросом гуманности. Мы с радостью предоставили бы им все это, если бы египтяне согласились сложить оружие и отправиться по домам. Но именно этого хотел избежать президент Садат. Он больше всего волновался, как бы в Египте не узнали, что Израиль опять победил - тем более, что в течение нескольких октябрьских дней египтяне были опьянены своими мнимыми победами. Опять все пошло по стандарту - щадить нежные чувства арабских агрессоров, а не тех, кто явился их жертвой, и нас заставили пойти на компромисс во имя "мира во всем мире".
– Давайте, наконец, называть вещи их истинными именами, - сказала я кабинету министров.
– Черное - черным, белое - белым. Есть лишь одна страна, к которой мы можем обращаться, и иногда нам приходится ей уступать, хотя мы и понимаем, что не должны бы. Но это наш единственный друг, и очень могущественный. Мы не должны на все отвечать "да", но будем же называть вещи своими именами. Ничего нет позорного, что в такой ситуации маленькая страна - Израиль - вынуждена иногда уступать Соединенным Штатам. И когда мы говорим "да", то, ради Бога, не будем делать вид, что это не так, и что черное - это белое.
Мы согласились не на все. У нас были собственные минимальные требования, которые я представила Кнессету 23 октября:
"Мы собираемся, среди прочего, подчеркнуть и обеспечить, чтобы прекращение огня было обязательно для всех регулярных войск, расположенных на территории государства, его принявшего, в том числе и для иностранных войск, как, например, иракских и иорданских войск в Сирии, а также и войск других арабских государств, принимавших участие в конфликте.
Прекращение огня должно быть обязательно и для нерегулярных войск, действующих против Израиля с территории государств, принявших прекращение огня.
Прекращение огня должно обеспечить предотвращение блокады и помех свободному судоходству, в том числе продвижению танкеров в Баб-эль-Мандебском проливе, направляющихся в Эйлат.
"Переговоры между сторонами" следует толковать как "прямые переговоры", и все процедуры, карты, планы и цели прекращения огня должны будут определяться соглашением.
Очень важное дело... Освобождение военнопленных. Правительство Израиля решило требовать немедленного обмена военнопленными. Мы обсудили это с правительством Соединенных Штатов, которое было одним из инициаторов прекращения огня".
В этом списке не было ничего нового, ничего лишнего, ничего такого, что бы нам не полагалось по любому критерию.
К этому времени важным человеком на Ближнем Востоке стал не президент Садат, не президент Асад, не король Фейсал и даже не миссис Меир. Главным человеком стал американский министр иностранных дел доктор Генри Киссинджер, усилия, которые он приложил, чтобы добиться мира в регионе, следует назвать сверхчеловеческими. Мои отношения с ним бывали и лучше, и хуже иногда они становились сложными; бывало, что я ему надоедала, а может и сердила его, бывало, что роли менялись.
Но я восхищалась его интеллектуальной одаренностью, терпение и настойчивость его были безграничны, и, в конце концов, мы стали добрыми друзьями. В Израиле я познакомилась и с его женой, мы проводили время вместе, и она меня очаровала. Пожалуй, из всех замечательных качеств Киссенджера самое замечательное - его умение входить в мельчайшие тонкости проблемы, за решение которой он взялся. Как-то он сказал мне, что года два назад слыхом не слыхал о таком месте - Кунейтра. Но теперь, когда он принял участие в переговорах о размежевании сирийских и израильских войск на Голанских высотах, во всем районе не было дороги, дома, даже дерева, о которых бы он не знал все, что нужно. Я сказала ему "Не считая бывших генералов, которые теперь члены израильского правительства, по-моему, нет у нас ни одного министра, который знал бы о Кунейтре столько, сколько Вы"Когда он только вступил на длинный и тернистый путь, приведший к размежеванию войск на Голанских высотах, и услышал, что мы не можем оставить позиции на холмах близ Кунейтры, потому что это поставит под удар находящиеся внизу еврейские поселения, он отнесся к нам скептически.
– Вы говорите об этих холмах, словно они Альпы или Гималаи, - сказал он мне.
– Я побывал на Голанах и Альп там не заметил.
Но, как всегда, он слушал очень внимательно, изучил топографию местности во всех подробностях, и, убедившись, что мы говорим дело, стал проводить с Асадом день за днем, убеждая его, что в таком-то и таком-то пункте сирийцы должны отступить. Под конец они так и сделали. А Киссинджер все это время продолжал свои челночные операции, и казалось, что слово "усталость" ему незнакомо.
Несколько раз переговоры с Сирией чуть не прекращались, и Киссинджер тут же набрасывал тексты заявлений для нас и для них, из которых следовало, что переговоры не прекращены, а отложены. В последний день он явился с новым требованием от Асада, и мы сказали:
– Нет. Только не это. Этого мы не примем.
– Хорошо. На этом кончаем. Сиско сегодня поедет в Дамаск с уведомлением, что "переговоров больше не будет", и мы предлагаем выпустить совместное коммюнике.
После обеда Киссинджер, который вечером должен был улетать, заглянул ко мне и повторил:
– Хорошо, значит, это конец?
– Потом посмотрел на меня и сказал: Может, вы думаете, что в Дамаск следовало бы поехать не Сиско, а мне?
– Я не смела вас об этом просить, - сказала я.
– Вы сказали, что ни за что не станете встречаться с Громыко в Дамаске, а он как раз там.
На минуту Киссинджер задумался, потом сказал:
– Да. Я все-таки должен с ним увидеться, хотя бы нанести визит вежливости. Как вы думаете? Я сделаю как скажете.
– Послушайте, - сказала я, - я знаю одно. Если вы поедете сами - есть шансы, что на этот раз вам удастся. Иначе - шансов никаких.
Джозеф Сиско, находившийся тут же, кивнул:
– Я совершенно согласен.
– О'кей, - сказал Киссинджер.
– Я поеду. Может, я что и сумею сделать.
Он вылетел немедленно.
Вернулся он в Израиль в половине второго ночи и с самолета прислал мне извещение, что хочет встретиться со мной этой же ночью, в половине третьего. Он явился такой свеженький, словно провел месяц на курорте; все остальные клевали носом. Он влетел в комнату и сказал:
– Все в порядке. Кончено. Мы добились.
Конечно, при всем своем блестящем уме и поразительной работоспособности, будь Киссинджер представителем Габона, он немногого бы добился от сирийцев, но у него было все: ум, работоспособность, выдержка и!
– то, что он представлял самую могущественную державу мира, а вместе это создавало очень эффективную комбинацию.
Думаю, то обстоятельство, что он еврей, ему во все эти месяцы не помогало и не мешало. Если даже эмоционально он нам сочувствовал, это сочувствие ни разу не отразилось на том, что он говорил и делал. Когда он впервые побывал в Саудовской Аравии, король Фейсал прочел ему целую лекцию на тему "Коммунисты, израильтяне и евреи". Теория Фейсала - которую он, ничуть не смущаясь, изложил Киссинджеру - заключалась в том, это евреи создали коммунистическое движение, чтобы завладеть всем миром. Часть мира им уже принадлежит; в той части, которой им завладеть еще не удалось, они поставили евреев на важные правительственные посты.