Мозг Эйнштейна

Нет, так я и не смогла понять, почему он выбрал ее! Мой настоящий муж никогда бы так не поступил. Настоящий муж?.. Я поймала себя на мысли, что рассуждаю, как тот фантазер.

Почему фантазер?

Карел дежурил, и только поэтому меня впустили в больницу. Другие посетители уже стояли в очереди на обратный автобус. Я рассказала Карелу обо всем и попросила приехать завтра утром. Пресла действительно необходимо освидетельствовать.

— Пресл ни для кого не опасен, — возразил Карел. — Если он думает, что Разум создал робота, подобного человеку, это еще не основание считать Пресла психически ненормальным. Ведь весь мир восхваляет Разума за то, что он создал искусственный организм. Теперь я уже ничему не удивляюсь. Люди, видимо, способны сделать любую машину, создать все, что им вздумается. Но все ли они это понимают, вот что важно. Ведь человеческие познания усложнились. Ясные и примитивные принципы, созданные основоположниками науки, уже устарели. Теперь нельзя отбрасывать даже самые невероятные гипотезы. Может быть, и это предположение о роботе всего лишь рабочая гипотеза Пресла.

— Он не дилетант в биологии.

— Неважно. Для него это просто рабочая гипотеза, объясняющая, почему так изменился его шеф, и закрепляющая представление о прежнем идеальном Разуме. Такая гипотеза вовсе не кажется мне абсурдной. Это просто своеобразное представление о человеке. Заметила ли ты, как популярна стала идея робота, какая большая литература появилась о них, как часто стали мечтать о механическом человеке. Вероятно, потому, что и в самих людях подчас встречается что-то от робота; им действительно опасны идеальные помощники, которые действуют предельно разумно и потому губят в людях все человеческое. Пресл создал гипотезу и хочет проверить ее эмпирическим путем. Интересно, чем все это кончится. Во всяком случае, такое сосгояние имеет очень мало общего с психическим расстройством. Тогда следовало бы считать помешанными и тех, кто разработал теорию человеческой психики. А далеко не все они сумасшедшие…

Я любила сидеть в комнате Карела, где на стенах были развешаны целые коллекции картин — творчество его пациентов. Были тут и примитивная мазня, и причудливые бессюжетные рисунки. Карел живет в странном мире, далеком от нащей действительности. В больницу к нему нужно ехать трамваем до конеч ной остановки, а оттуда еще автобусом по единственному маршруту, пассажиры которого знают друг друга, потому что все они отмечены каиновой печатью родства с сумасшедшими. Кондуктор даже не покрикивает на нас, как обычно: то ли понимает, что надо беречь наши нервы, то ли просто побаивается нас.

Енда, как всегда, был один в своей комнатке. Он не ответил на мое приветствие и смотрел куда-то вдаль, но я уже давно привыкла к этому и разучилась плакать, зная,что ему это безразлично. А может, в глубине души он все-таки неравнодушен к моим слезам? Я хожу к сыну, говорю с ним о повседневных вещах, об игрушках, о том, что делается на улице, о бывших его школьных товарищах. Я задаю ему вопросы и отвечаю на них сама, не переставая надеяться, что все же он откликнется, — вдруг он снова обретет прежний контакт с окружающим миром, контакт, который непостижимым образом прервался, и теперь никто не знает, как его восстановить. Карел прохаживается рядом с очень ученым видом и приветливо улыбается. Он многое понимает, но помочь Енде может не больше моего.

— А вдруг и Енда думает о роботах, — сказал он, провожая меня до ворот, после того как я положила на столик рогалики для Енды и тихо, не прощаясь, вышла. Меня научили уходить именно так, чтобы не волновать больного, и сказали, чго иной раз он съедает несколько моих рогаликов, когда остается один и думает, что его никто не видит. — Он очень одаренный мальчик и мог бы в интеллектуальном отношении превзойти Разума, — продолжал Карел. — Возможно, в своем воображении он населяет мир какими-то особенно страшными роботами, потому что, как ты знаешь, он все время находится в состоянии тревожной подавленности.

Мне вспомнился рассказ Карела о том, как во время войны больницу бомбили, и в ней вспыхнул пожар. Многие больные не покинули горящего здания и предпочли заживо сгореть, потому что мучившие их кошмары были страшнее пожара.

Только теперь я заплакала и, как обычно, проплакала всю дорогу от ворот до трамвая. Я уже научилась плакать незаметно, потихоньку, делая вид, что у меня насморк.

"Мы поставим новые подшипники, — слышались разговоры в автобусе… Придется купить маленький мотор… Телевизор все время капризничает… Он вам его отлично отремонтирует… Собираюсь купить…"

И люди перечисляли всевозможные машины, аппараты, механизмы — предшественников роботов. А мне казалось, что единственные, кто чужд роботам, — это наши близкие в больнице. Не потому ли мы потеряли их, не потому ли они живут в этом старинном здании, где время словно остановилось?

Как раз подошел трамвай, я перестала плакать. Мне вдруг стало отрадно при мысли, что завтра утром Разум встретится с юным фантазером Преслом один на один.

Спор

Дома никого не было, ректор, видимо, не захотел приехать к нам, и Разуму с гостями пришлось отправиться к нему. Я прибрала в комнате — на ковре валялось несколько крошек, магнитофон был включен; видимо, Разум развлекал гостей. Сам он музыки не любит, это я хорошо знаю, но он уже усвоил себе, что большинство ученых считают музыку единственно приемлемым видом искусства, потому что она чем-то сродни логическим формулам науки, и охотно слушают не только Яначека, но и Орффа, Шенеберга и Рихарда Штрауса. Поэтому мы держим дома несколько лент, в частности ленту с записью Хиндемита. Но мне не разрешено ставить их для себя или для сотрудников мужа, приходящих к нам; эти записи "на экспорт" предназначены только для иностранных гостей. По крайней мере, когда играет музыка, можно почти не разговаривать, а Разуму это удобно: он не силен в иностранных языках. Его, наверное, устроило бы какоенибудь эсперанто из математических формул, но, к сожалению, на таком языке невозможно сказать: "Добрый вечер" или "Возьмите еще один бутерброд".

Утром я увидела Разума в холле. Он все еще был в смокинге, много курил, но выглядел трезвым и вел себя вполне спокойно. После бессонных ночей он бывал еще рассудительнее обычного.

— Где же Карел? — хмуро осведомился он.

Я сказала, что Карел не приедет.

— Хорош! А еще называется друг! И ты не могла позвонить и сказать мне об этом? Что ж теперь? Вызывать скорую помощь к своему сотруднику, что ли? Знаешь, как это неприятно после всяческих историй о помешавшихся ученых! Ну и конфуз! Пойдут разговоры, это будет сенсация побольше, чем мое открытие. Уж я знаю людей, они любят посудачить о помешавшемся ученом.

С людьми он познакомился, видимо, за дни своего триумфа, потому что раньше не разговаривал даже с прислугой.

— Карел считает, что Пресл не помешанный.

— А его разговоры о роботе?

— Карел сказал, что это вполне допустимая научная гипотеза.

— Вздор! Просто Карел рад, что у меня неприятности. Наверное, всю больницу развлекает рассказами обо мне. Мол, у Разума помешался сын, а теперь еще и сотрудник — вот она, цена успеха! А его сослуживцы тешатся тем, что хотя они и посредственности, но у них здоровые дети и сами они здоровые. Как будто одно с другим связано! Это надуманная зависимость, типичный образчик непоследовательного мышления, подверженного влиянию мелких эмоций и духовного ничтожества. Не понимаю, как ты могла присоединиться к ним. И предупреждаю: щадить своих врагов я не собираюсь! Я уничтожу их всех, для этого у меня достанет сил…

Разум сорвался на крик. Этого я никак не ожидала и даже отступила на шаг. Мне стало страшно. Как будто тронулся с места паровой каток или лавина… Быть может, теперь он начнет сметать всех, пользуясь своим открытием? Этого я никак не ожидала. Поистине он неузнаваем!

Разум устремился к телефону. Но не уепел снять трубку, как у дверей позвонили. Все равно он бы, не колеблясь, вызвал скорую помощь, если бы Пресл, еще на пороге, не вытащил длинный нож.

— Товарищ доцент! — Он обнял Разума. — А я-то боялся за вас! Я так рад вас видеть. — Его ничуть не смущало, что сегодняшний Разум как две капли воды похож на вчерашнего, даже смокинг тот же самый. — Я так боялся, что он и вас убьет. Подумайте только, что он сделал с Чапеком…

— Вы забываете, юноша; он запрограммирован, — возразил Разум. Он, видимо, решил продолжать вчерашнюю игру и с улыбкой ввел Пресла в гостиную. — Уж если создан такой механизм, ему дается программное задание, как всякой кибернетической машине.

— Какое же задание ему дано? — с любопытством спросил Пресл, непринужденно попивая кофе, который Разум приготовил, видимо, для Карела.

— Вот так вопрос! — чуть укоризненно, но вместе с тем покровительственным тоном воскликнул Разум. — Чего люди испокон веков хотят от машин? От всех машин, не только от кибернетических, а и от самых примитивных приспособлений, таких, как рычаг или наклонная плоскость? Служи человеку! Облегчай мою работу, машина, или делай ее за меня!