Мрачные истории, как вы любите

Она хотела умереть дома, и я выполнил ее желание. Днем к нам приходила одна сиделка, а часть ночи была другая, но в основном я ухаживал за ней сам. Я кормил ее, а когда она уже была не в состоянии дойти до ванной, переодевал ее. Я хотел наверстать все эти упущенные годы. За нашим домом росло дерево, которое раскололось — видимо, от удара молнии, — а затем снова срослось, образовав отверстие в форме сердца. Это были мы. Возможно, эта метафора покажется слишком сентиментальной, но так я чувствовал.

Некоторым людям везёт еще меньше. Мы постарались взять всё, что нам было дано.

* * *

Я лежал в постели и смотрел на медленно вращающиеся лопасти потолочного вентилятора. Я думал о коляске со скрипящим колесом, о шапочках из бумаги и игрушечных динозаврах. Но больше всего я думал о той ночи, когда умерла Донна, воспоминание, которого я старался избегать. Теперь же оно казалось каким-то необходимым. Надвигался северо-восточный циклон с сильным снегопадом и ветром в сорок миль в час. В три часа дня позвонила ночная сиделка из Льюистона и отменила визит. Дороги, по ее словам, были непроходимы. Свет несколько раз мигал, но, слава Богу, не погас. Я не знал, что бы делал, если бы он пропал. В конце декабря Донну перевели с таблеток оксиконтина [127] на морфиновую помпу. Она стояла у её кровати, как часовой, и работала от электричества. Донна спала. В нашей спальне было холодно — печь не справлялась с этим воющим январским ветром, — но её впалые щеки были мокрыми от пота, а оставшиеся клочки её некогда густых волос прилипли к хрупкому изгибу черепа.

127

Оксиконтин — популярное в США рецептурное обезболивающее на опиоидах, которое в два раза сильнее морфина.

Я знал, что конец близок, и её онколог тоже это знал; он снял ограничитель с морфиновой помпы, и теперь её маленькая лампочка всегда светилась зелёным. Он строго предупредил меня, что слишком большая доза убьёт её, но не выглядел слишком обеспокоенным. Да и с чего бы беспокоиться? Рак уже сожрал большую часть её тела и теперь доедал остатки. Я сидел рядом с ней, как и большую часть времени последние три недели. Я смотрел, как её глаза двигаются туда-сюда под синюшными веками, пока она видит свои предсмертные сны. Внутри помпы был мешок, и если отключат электричество, я возьму отвертку из подвала и...

Её глаза открылись. Я спросил, как она себя чувствует и насколько сильна боль.

— Терпимо, — ответила она. Потом добавила. — Он хотел посмотреть на уток.

— Кто, дорогая?

— Тэд. Он сказал, что хочет посмотреть на уток. Кажется, это было последнее, что он мне сказал. Каких уток, как думаешь?

— Не знаю.

— Ты помнишь каких-нибудь уток? Может, когда мы водили его в зоопарк в Рамфорде?

Я не помнил, чтобы мы когда-либо водили его туда.

— Да, наверное, так и есть. Я думаю...

Она посмотрела мимо меня. Её лицо просветлело.

— Боже мой! Ты так вырос! Посмотри, какой ты высокий!

Я повернул голову. Конечно, там никого не было, но я знал, кого она видит. Порывистый ветер завывал у карнизов и швырял снег в закрытое ставнями окно спальни с такой силой, что казалось, будто это гравий. Свет померк, затем восстановился, и где-то хлопнула дверь.

— Ты не ДЫШАЛ! — пронзительно закричала Донна.

Я покрылся мурашками с головы до пят. Кажется, мои волосы встали дыбом. Не уверен, но мне действительно так показалось. Не верилось, что у неё еще остались силы кричать, но она всегда меня удивляла. До самого конца она меня удивляла. Ветер уже проник в дом, словно грабитель, стремящийся перевернуть всё вверх дном. Я чувствовал, как он проносится под закрытой дверью спальни. В гостиной что-то упало и разбилось.

— ДЫШИ, Тэд! ДЫШИ!

Что-то ещё упало. Возможно, стул.

Каким-то образом Донна сумела приподняться на локтях, опираясь на свои руки не толще карандашей. Она улыбнулась и снова легла.

— Хорошо, — сказала она. — Я буду. Да.

Словно слушаешь одну сторону телефонного разговора.

— Да. Хорошо. Прекрасно. Слава Богу, что ты жив. Что? — Она кивнула. — Буду.

Она закрыла глаза, всё ещё улыбаясь. Я вышел из комнаты, чтобы закрыть входную дверь, у которой уже лежал почти дюймовый слой снега. Когда я вернулся, моя жена была мертва. Вы можете посмеяться над мыслью, что наш сын пришел проводить ее из жизни, вы вольны это делать. Просто однажды я услышал голос своего маленького мальчика, доносящийся из его шкафчика, в то время как он умирал в дюжине миль от меня.

Я никогда никому об этом не рассказывал, даже Донне.

* * *

Воспоминания кружили и кружили. Как стервятники. Как гремучие змеи. Они клевали, жалили, не отпускали меня. Около полуночи я принял еще две таблетки просроченного "Золпидема", лег и стал ждать, когда они подействуют. Я всё еще думал о том, как покидающая этот мир Донна увидела Тэда взрослым. То, как она ушла из жизни, должно было меня успокоить, но не успокаивало. Воспоминание о ее смертном одре неизменно связывалось с моим видением, в котором мальчишки падают в яму со змеями, и возвращением в реальность, когда я обнаруживал, что моя рука ходит туда-сюда между футболками ТРУЛЯЛЯ и ТРАЛЯЛЯ. Ощущая их остатки. Их останки.

Я подумал: "А что, если я увижу их так, как Донна увидела Тэда в самом конце жизни? Что, если я действительно увижу их? Элли видела, я знаю это".

Увидев Тэда, Донна почувствовала утешение, когда она пересекала границу между жизнью и смертью. Принесет ли мне утешение, если я увижу этих мальчиков? Я сильно сомневался. Их утешитель ушел. Я был чужим. Я был... кем? Кем я был для них?

Я не хотел этого знать. Не хотел, чтобы они меня преследовали, и мне не давала уснуть мысль, что это может произойти.

Я уже начал проваливаться в сон, когда услышал ритмичное поскрипывание. Оно раздалось внезапно, и я никак не мог убедить себя в том, что это был вентилятор в гостиной Грега; звук доносился из ванной комнаты, примыкающей к спальне.

Скрип, скрип и еще раз скрип.

Я был напуган так, как может быть напуган только человек, оставшийся один в доме на краю безлюдной дороги. Но если Донна смогла противостоять бешеному сенбернару, вооруженная лишь бейсбольной битой, то я уж точно смогу заглянуть в ванную комнату. Мне даже пришло в голову, когда я включил ночную лампу и поднялся с кровати, что этот звук мне причудился. Я же вроде читал где-то, что "Золпидем" может вызывать галлюцинации?

Я подошел к двери ванной комнаты и встал там, прижавшись к стене и кусая губы. Повернул ручку и толкнул дверь. Теперь скрип стал громче. Ванная была большой. Кто-то катал коляску туда-сюда, туда-сюда.

Я протянул руку через дверной косяк, до чертиков боясь — думаю, мы всегда этого ожидаем в таких ситуациях, — что чья-то рука накроет мою. Я нащупал выключатель, возился с ним мучительно долгое время, хотя, наверное, прошло всего две или три секунды, и щелкнул им. Верхний свет был люминесцентным, красивым и ярким. В большинстве случаев свет надежно рассеивает ночные страхи. Но не в этот раз. Я по-прежнему не мог видеть ванную с того места, где стоял, но на противоположной стене я увидел большую тень, ходившую туда-сюда. Она была слишком бесформенной, чтобы с уверенностью сказать, что это та самая проклятая коляска, но я знал, что это она. И кто ее катал? Мальчики?

Как еще она могла попасть сюда?

— Мальчики, — попытался сказать я, но из горла вырвался лишь сухой шепот. Я прочистил его и попытался снова.

— Мальчики, вы здесь не нужны. Вам здесь не рады.

Я осознал, что говорю искаженный вариант "Слов против монстров", которыми когда-то успокаивал своего маленького сына.

— Это моя ванная, не ваша. Это мой дом, а не ваш. Возвращайтесь туда, откуда пришли.

А куда именно им возвращаться? В два детских гробика под землей кладбища Палметто-Гроув? Неужели их гниющие тела — их гниющие останки — маниакально катают эту коляску туда-сюда? А куски их мертвой плоти падают при этом на пол?