Мрачные всадники

Трезвый, Хорсли был застенчивым и замкнутым человеком. Но с пузом, полным виски, он становился самим Дьяволом. Жестоким. Вспыльчивым. Он обижался на самые незначительные проступки, и в большинстве своём — на воображаемые им самим.

По ночам в пятницы он либо получал хорошую взбучку сам, либо мял бока свои оппонентам. Не одну ночь он провёл в камерах Чимни-Флэтс, после того, как врач сшивал его по кускам.

В ту ночь Партридж мыл пол. А в пятницу вечером это было не простое дело, которое можно закончить за пару минут — это было то, что нужно было делать ежечасно. Полы и летом, и зимой были покрыты толстенным слоем грязи, растаявшего снега и льда. Круглый год (и особенно в пятницу вечером) на него проливались пиво и виски, кровь, рвота и моча — отвратительные и вонючие субстанции. В пятницу вечером и рабочие на ранчо, и шахтёры получали зарплату.

Партридж обходил зал, обмениваясь колкостями и шутками с завсегдатаями, протирая пол из твердой древесины… и вдруг он совершил ошибку, ткнув швабру прямо на кончик квадратного носка ботинка Хорсли.

Хорсли поставил стакан на стол. Это был невысокий смуглый человек, но сложенный, как кирпичная кладка. А ему самому после выпивки казалось, будто в нём три метра роста и триста килограммов веса. Триста килограммов ярости, нетерпимости и свирепости.

— Похоже, ты совершил ошибку, мальчик, не так ли? — его тон пусть и был грубым, но угрожающим тогда не казался.

Но не той собаки нужно бояться, что громко лает, а той, что исподтишка хватает. И Хорсли только-только начал обнажать свои ядовитые клыки. Он затушил сигарету, и по его лицу скользнула опасная улыбка.

— Да, чертовски глупую ошибку.

Партридж знал, что сильно облажался.

— Извините, мистер Хорсли. Давайте я начищу ваш ботинок до блеска.

Но когда он попытался вытереть кончик черного ботинка из змеиной кожи тонкой выделки, Хорсли схватил его за шею и толкнул назад, заставив споткнуться о ведро с водой.

— Да, — протянул Хорсли. — Я бы сказал, что этим вечером ты определённо вляпался в дерьмо.

Другой шахтер, здоровяк по имени Кослинг, с брюхом, похожим на мешок с кормом, попытался вмешаться:

— Тише, Том. Малец не хотел тебя обидеть. Давай я куплю тебе выпивки.

Хорсли повернулся к нему:

— Не вмешивайся, Джордж. Держись подальше, или я сломаю свои гребаные руки о твою жирную башку.

И Кослинг отступил.

Он был тяжелее Хорсли более чем на тридцать килограммов, и возвышался над ним на добрых тридцать сантиметров. Руками он мог гнуть подковы, как силач на ярмарке, и, тем не менее, не хотел связываться с Хорсли; ещё одно подтверждение тому, что Хорсли был ублюдочным сукиным сыном.

Сидя на полу, угодив задницей в лужу пролитого пива — или мочи, или того и другого вместе — Партридж чувствовал, как кровь начала закипать, как масло, брызжущее на раскаленную сковородку, и словно раскалило его добела. Поэтому, когда Хорсли поднялся и вылил на него ведро воды, Партридж был уверен, что с него начнёт подниматься пар. Он был уверен, что его кожа вспучится и лопнет. И если бы это было так, то наружу вылезло бы нечто настолько тёмное и злобное, что даже Хорсли бы испуганно обделался.

Но кожа осталась целой.

Партридж попытался встать, но Хорсли сбил его с ног. И поскольку всё это показалось ему недостаточно унизительным, он нанес Партриджу три-четыре сильных удара носком ботинка. По рёбрам.

За десять минут до этого в салуне было громче, чем под артиллерийским огнём. А теперь? Так тихо, что все, что можно было услышать, — это шорох штанин Хорсли и глухой стук его полированного ботинка, целующей плоть мальчика.

И самое печальное заключалось в том, что в этом переполненном салуне ни одна душа не решилась помочь Партриджу… так что он помог себе сам.

Его ребра пронзила боль, и он вскочил с пола, как пуля, вылетающая из пушечного жерла. Он поднялся так быстро и яростно, что даже старый крутой парень Том Хорсли не заметил, как летит дерьмо, пока оно не забрызгало его рубашку.

Партридж подошел и ударил его в лицо тремя сильными ударами справа. Затем левой с разворота, а затем еще один удар, от которого Хорсли удалось уклониться. Он пригнулся и пнул Партриджа в живот, и на этом, казалось, всё было кончено.

Партридж сложился, как зонтик, и сдулся, как воздушный шарик, проткнутый булавкой. И тут же Хорсли, чье лицо было перепачкано кровью, вытекавшей из разбитого носа и рассеченных губ, ударил потерявшего сознание Партриджа ногой. И швырнул бы его прямо в Землю Обетованную, если бы группа здоровенных скотоводов не схватила его пьяную задницу и не вышвырнула через двери салуна.

Но на этом всё не закончилось.

На следующий вечер, весь в жутко болящих синяках и отёках, Партридж заметил пьяного Хорсли, вываливающегося из соседнего салуна.

Когда тот попытался справить нужду в переулке, Партридж быстро подошел и ударил его коленом в пах, а затем — спиной о фасад галантерейного магазина и воздал Хорсли по заслугам.

А именно — пятнадцать сантиметров стали в брюхо.

Когда-то Кора подарила ему этот охотничий нож, и теперь он передал его Хорсли. Он всадил лезвие в живот и продолжал бить до тех пор, пока Хорсли не перестал визжать, и его лицо не стало белым, как просыпанная мука. Пока он не обделался и не упал на колени, а рука Партриджа не окрасилась кровью до самого локтя.

На следующий день он уехал из города.

В течение следующих четырех лет Партридж брался за все, что попадалось под руку. Он работал на пастбищах в Нью-Мексико и Техасе. Бок о бок с крепкими ирландскими иммигрантами прокладывал рельсы для железной дороги «Юнион Пасифик» в Вайоминге. Работал ночным пастухом и наездником в Северной Калифорнии. Рубил лес. Укрощал лошадей. И вот, наконец, на территории штата Юта, начал их воровать. Он связался с шайкой неудачников, у которых, казалось, общим было только одно — у них не было прошлого.

Казалось, все они от чего-то бегут. Всегда оглядываются через плечо. Они угоняли лошадей и скот и зарабатывали много денег. Но, в конце концов, всех их арестовали.

Партриджу удалось сбежать до суда, и после этого он стал держаться подальше от Юты… разве что грабил и мародёрствовал. Никто так и не узнал его настоящего имени — ни сообщники, ни шериф с отрядом.

О нём никто не знал. Часто Партридж задавался вопросом, повесили ли его соучастников.

А затем Партридж услышал, что умерла его мать. У неё случился инсульт, и вскоре она умерла. Теперь у Партриджа не было особых причин возвращаться в Чимни-Флэтс.

Он продолжил работать на равнинах, занимаясь охотой на бизонов. Работал в команде. Скорняк, стрелок, охотник. Это было тяжёлое время с непосильной работой.

Когда стада были огромными, времени на отдых практически не оставалось. Кроме того, всегда приходилось иметь дело с мародерствующими индейцами и соперничающими командами охотников. Но Партриджу эта жизнь нравилась.

Проблема заключалась в том, что к этому моменту он уже вкушал плоды нечестно нажитых доходов. Хороший преступник мог за несколько часов заработать столько, на сколько честному человеку требовалось месяцы или даже годы. Он жаждал насыщенной, быстролетящей жизни. Наверно, это было у него в крови. Грязные деньги и грязные компании.