Мрачные всадники

Маккол повернул голову и не смог поверить собственным глазам.

Индейцы-апачи под предводительством белого.

И снова началась стрельба.

* * *

Было уже темно, когда Джон Пеппер пришёл в себя.

Он очнулся в панике; в голове у него стучало, он понимал, что надежно связан, и, хоть убей, никак не мог вспомнить, как очутился здесь. Он помнил, как ехал в горы, кружил вокруг Дед-крика, а потом…

Что же, во имя всего святого, произошло потом?!

«Вот видишь, идиот, — подумал он, — вот до чего ты докатился. Ты думал, что у тебя остался последний шанс, но ты был совершенно неправ. У тебя не осталось ничего, и посмотри, к чему тебя это привело, посмотри…»

Пеппер огляделся вокруг; это было нелегко, потому что зрение на левом глазу было затуманено, а правый не хотел прекращать слезиться. Похоже, теперь это состояние стало постоянным.

Вся левая сторона его тела безумно колола, как будто муравьи забрались под кожу и сновали под ней. На самом деле, она не только колола, но он даже не чувствовал свою левую руку, а левая нога была похожа на деревянный протез, который кто-то пришил ему в шутку. Даже если бы его не связали, он понимал, что не смог бы встать. Его лицо онемело, и когда он попытался пошевелить губами, чтобы к мышцам прилило хоть немного крови, оно оказалось холодным и бесчувственным.

На этот раз он действительно попал в передрягу.

Господи, и что это за запах?!

Правый глаз перестал слезиться, и он смог сосредоточиться, но только собрав всю силу воли в кулак. Пеппер увидел старую повозку, и его мозг, по-прежнему неплохо работающий, со страхом напомнил ему, кому она принадлежит, и кто держит его в плену.

Солнце клонилось к закату, и на земле лежали густые тени.

Пеппер лежал на небольшом лугу, окруженном со всех сторон стеной деревьев. Горел костер.

Мужчина заставил себя поднять голову и оглядеться.

— Рад, что вы смогли присоединиться к нам, маршал, — сказал Кой Фаррен, поправляя потертую шляпу-котелок на узкой голове. — Мне кажется, вы в плохом состоянии и отчаянно нуждаетесь в немедленной медицинской помощи. И поверьте мне, сэр, мое христианское сердце искренне сочувствует вашим очевидным страданиям. Но я чувствую, что ваше положение, увы, безвыходно. Ты согласен со мной в этом, Лайл?

Джон Лайл стоял возле повозки и точил боевой нож о камень. Он скрежетал зубами, и его глаза горели диким и голодным огнём.

— Ага, согласен. Положение безвыходное.

Пепперу пришлось проглотить страх, который скрутился у него в животе. На языке остался лишь отвратительный металлический привкус. Он попытался заговорить, но, похоже, просто не знал, как это сделать. Его губы казались резиновыми, а язык — просто мокрым куском ткани.

Он вспомнил доктора из Чимни-Флэтс — видел перед собой его лицо, но не помнило имени… Доктор говорил ему, что вскоре Пепперу стоит ожидать либо инсульта, либо массивного кровоизлияния.

Пеппер понял, что это уже произошло, и пожалел, что не умер.

Всю свою жизнь он мечтал умереть легкой смертью. Если не быстрой, то хотя бы как мужчина. С достоинством и гордостью. А теперь… Господи, да он обделался, как маленький мальчик! Никакого шанса на самоуважение.

— Конечно, — сказал Кой Фаррен, — вы, наверное, задаётесь вопросом: позволим ли мы вам умереть медленной и уродливой смертью или ускорим ход событий. Вы ведь думаете об этом, сэр? Конечно, думаете. По правде говоря, я еще не принял окончательного решения. Но даже сейчас, когда мы говорим, шестерёнки в моём мозгу вертятся и вертятся. Может, мне просто позволить Лайлу перерезать вам горло? Тебе бы это понравилось, правда, Лайл?

Джон Лайл довольно хрюкнул.

— Ага, понравилось бы.

В фургоне кто-то был, Пеппер это прекрасно слышал. Еще один пленник? Еще одна жертва? Может быть. Пеппер отчетливо помнил свою первую встречу с этими выродками.

Разве Кой не говорил что-то о том, что его мать и отец были в фургоне, или это была просто очередная чушь от человека, который извергал ее, как фонтан — воду?

Кой почесал жиденькую бородку.

— Хм, хм, хм. Что же нам делать, что делать…

Пеппера тошнило от запаха, исходившего от этого человека, — и не только от запаха вонючего немытого тела, но и еще более въевшегося запаха крови и старого мяса. Отвратительного запаха. И весь лагерь сейчас пах именно так — как на бойне… или в морге.

— Я мог бы играть с вами, как кошка с мышью, медленно и очень болезненно. Я, как известно, занимаюсь подобными практиками, да, сэр. — Фаррен вытащил из-под пальто почерневшую трубку и неторопливо набил ее табаком. Затем зажёг её, затянулся и выпустил дым изо рта и ноздрей. — Но должен ли я делать это медленно? Вот в чем вопрос. Вы в ужасной форме, маршал, но вы по-прежнему остаётесь отчаянным и опасным законником. Мысль о том, чтобы повернуться к вам спиной, пробирает меня до костей. А тебя пробирает, Лайл?

— Ага, до самых косточек, — пробурчал Лайл.

Пеппер сконцентрировал все свои усилия на том, чтобы заговорить. В этот момент он ничего не хотел сильнее. Губы по-прежнему были деревянными, но уже могли шевелиться. Язык казался неуклюжим, но Пеппер решил, что справится. Он открыл рот, и из него вырвался сухой хрип.

Кой Фаррен вынул изо рта трубку и наклонил голову так, чтобы его ухо оказалось на несколько сантиметров ближе к маршалу.

— Что вы сказали, мистер Пеппер?

Пеппер собрал воедино все силы, всю стойкость, что в нём сейчас была.

— Иди ты на хрен… мудак чёртов… сукин сын…

Кой Фаррен отшатнулся, как от пощечины, изобразил потрясение и приложил грязные пальцы одной руки к губам.

— Ой-ёй-ёй, — сказал он. — Господь милосердный. Боже мой! Таких непристойностей мои уши никогда не слышали. Как вам не стыдно, маршал. Позор, позор! Ненормативная лексика — это признак слабого ума.

Джон Лайл сделал несколько шагов вперед, держа нож наготове, но Кой остановил его взмахом руки.

Он снова затянулся трубкой и окинул пленника взглядом.

— В старые добрые времена, маршал, еще в Вирджинии, до того, как эти проклятые янки разнесли в клочья моё имущество, у меня был раб по имени Джим Генри. Хороший негр. Большой и мощный — просто гора мускулов, — и кожа восхитительного шоколадно-коричневого цвета. Прекрасное создание. Но гордый и свободомыслящий.

Фаррен покачал головой и прищелкнул языком.

— Я сказал, что не могу позволить ему обращаться ко мне таким высокомерным тоном. Я приказывал, умолял, уговаривал. Я даже наказывал его кнутом и тем, что спал с его женщиной и принуждал ее к самым отвратительным поступкам. И все же Джим Генри не сдавался. Ну и что честному белому человеку делать с таким негром? Вот скажите мне, маршал?