Мрак, сомкнись

Оставалось только семь ударов сердца.

Теперь уже казалось вполне возможным, что в мире Невоны существовали боги, о которых даже Смерть ничего не знал и которые время от времени вставляли ему палки в колеса. Или вероятность была такой незначительной величиной, что и сама необходимость. Так или иначе, но в то время, в то самое знаменитое утро, когда северянин Фафхрд, который обычно дрых до самого обеда, вскочил с первыми лучами серебристого рассвета, выхватил свой любимый Серый Прутик и на ощупь выбрался из своей каморки на крышу, где начал упражняться в искусстве фехтования, грохоча ногами при выпадах и время от времени издавая воинственный крик, не заботясь об усталых торговцах, пробуждающихся со стонами и проклятиями внизу. Вначале он дрожал от холода, которым тянуло из подозрительного зеленого болота, но вскоре он вспотел от упражнений, пронзая и парируя все время, вначале небрежно, постепенно, потом увеличивая скорость и показывая истинный профессионализм.

Не принимая во внимание Фафхрда, в Ланкмаре было тихое утро. Колокола еще не звонили, глухие гонги не возвещали о кончине кроткого правителя города, и жуткие слухи о семнадцати кошках, пойманных и загнанных в Великую Тюрьму, где они, сидя в одиночным камерах, ждали суда, не успели распространиться.

Так уж получилось, что в тот же день Мышатник тоже очнулся до рассвета, который он обычно просыпал часа на два или три. Он свернулся на куче подушек за низким столиком, прижав руку к подбородку и закутавшись в серую шерстяную робу. Время от времени он, морщась, посасывал винцо, кисло размышляя о злом и неблагодарном народце, с которым он познакомился на протяжении своей беспутной жизни. Мышатник не обращал внимания на кульбиты Фафхрда и заткнул уши, чтобы не слышать шумных пируэтов, но чем сильнее он старался заснуть, тем все больше покидал его сон.

С налитыми кровью глазами и пеной у рта Фафхрд материализовался в берсеркера, которому, по-видимому, только недавно присвоили звание стражника низшего ранга. Его правая рука была выброшена вперед, вниз и чуть вправо, а сабля немного наклонена. Он немного оторопел от внезапного превращения, но быстро сориентировался благодаря своей умственной тупости, мгновенно прицелился в обнаженную шею северянина своей зазубренной симитой, которая сразу сверкнула веером коротких широких кинжалов, испачканных не так уж давно кровью. Но в тот же миг чисто автоматически Фафхрд привел в действие свою защиту, сделал высокое карте, отразившее меч берсеркера, так что тот просвистел над головой Фафхрда со звуком, напоминавшим звон стального прута, которым ударили по железной ограде — видимо, это зубья симиты встретились с клинком варвара.

А потом вступил в игру рассудок, и, прежде чем берсеркер успел отвести руку для повторного удара, кончик Серого Прутика сделал быстрый круг по часовой стрелке и чиркнул повыше запястья берсеркера; его оружие вместе с кистью руки отлетело прочь. Обезопасив себя — обезоружив, точнее, обезручив противника — и увидев, какую ярость тот испытывает, Фафхрд понял, что следует нанести удар в сердце, что он незамедлительно и сделал.

Мышатник между тем также оторопел от внезапного, непредусмотренного появления Исафем в центре комнаты. Это скорее напоминало воплощение в жизнь одного из его мрачных эротических снов. Выпучив глаза, он смотрел, как она, улыбаясь, сделала к нему маленький шажок, и внимательно посмотрел ей в лицо. Потянувшись к ней, он опустил ее поднятые руки, прижав их к бокам, так что сжались ленты, поддерживающие ее нагрудные чашечки. Миндалевидные глаза девушки вспыхнули зловещим зеленым пламенем.

Мышатника спасло только то, что он всю жизнь ненавидел, когда на него было направлено что-нибудь острое, даже острые иголочки или игрушечные острые пики на прелестных нагрудных чашечках, за которыми скрывались, несомненно, такие же прекрасные груди. Он отклонился в сторону как раз в тот момент, когда одновременно зазвенели маленькие, но мощные пружины, выпуская отравленные стрелы, которые сошлись вместе и впились с двойным щелчком в стену, где он только что стоял.

Мышатник мгновенно вскочил на ноги и бросился на девушку. Теперь рассудок или интуиция подсказали ему, зачем она потянулась к двум черным ромбам, венчавшим наколенники. Схватив Исафем, он умудрился дотянуться до них первым, выхватить пару стилетов и отбросить их на мягкую постель Фафхрда.

Потом, обвив ее ноги своими, чтобы она не смогла ударить коленом в пах, и удерживая за ухо кусающуюся и плюющуюся головку согнутой левой рукой, после тщетных попыток ухватить за волосы наконец совладав правой рукой с ее вооруженными острыми когтями цепкими пальцами, он продолжил свои бесцельные попытки овладеть ею. Наконец, перестав сопротивляться, она затихла, ее груди оказались маленькими, но вдвойне очаровательными.

Фафхрд, вернувшись с крыши и тяжело дыша, вытаращил от изумления глаза. Откуда, черт побери, Мышатник умудрился добыть такой лакомый кусочек. Ну ладно, это не его дела… С вежливым «простите, не хочу вам мешать» он захлопнул за собой дверь и занялся избавлением честных людей от трупа берсеркера. Это, собственно, было легко достигнуто водружением его на плечи и сбрасыванием с четвертого этажа в огромную кучу мусора, которая перегородила почти всю Призрачную Аллею. Потом Фафхрд подобрал зазубренную симиту, вырвал ее из сжимавшей ее ладони и швырнул руку вслед за трупом.

Затем, нахмурившись, осмотрел окровавленное оружие, которое намеревался оставить себе в качестве сувенира, и задумался: «Чья же это кровь?»

Избавиться от Исафем оказалось куда труднее: здесь нельзя было просто умыть руки. Спасибо за то, что она почти совсем избавилась от своего безумия и частично от мужененавистничества, научилась бегло говорить на ланкмарском и в конце концов полностью удовлетворилась, получив маленькую кузницу в Медном ряду за Серебряной улицей, где она создавала прекрасные украшения и продавала из-под прилавка всяческие безделушки, вроде очаровательных колючек с отравленными шипами, известными на всю Невону.

Тем временем Смерть — для него время двигалось совсем не так, как для всех людей, — пришел к выводу, что для полной квоты ему остается два удара. Та чрезвычайно слабая дрожь от волнения, которую он испытывал при виде двух любимых героев, разрушивших его гениальную импровизацию, допуская, конечно, что здесь вмешались неизвестные и превосходящие даже его силы, сменилась жестокой ненавистью из-за сознания того, что не осталось больше времени на изощренные выдумки. Теперь ему самому придется взяться за дело — этот акт он в глубине души ненавидел.

Стоит ли ему отсюда пытаться уничтожить Фафхрда и Серого Мышатника? Нет, безусловно, они бы как-нибудь его перехитрили, что при любом правосудии, если оно существует, дало бы им отсрочку. Кроме того, это породило бы только обиду и негодование, да и несмотря на свои манеры и злобу, на свое постоянное неизбежное лукавство, Смерть был по натуре настоящим спортсменом.

Со слабым усталым вздохом Смерть перенесся на Королевскую Гауптвахту в Великий Золотой Дворец Харборриксена, где двумя быстрыми, едва уловимыми ударами он лишил двух благородных и невинных героев, едва виденных им раньше, но отмеченных его безбрежной и непогрешимой памятью, двух братьев, присягнувших на вечное безбрачие и никогда не нашедших покоя. И вот теперь они ушли от всех превратностей судьбы, а Смерть возвратился в свой скромный замок в Стране Теней, чтобы печально восседать на своем низком троне, ожидая новой миссии.

Прозвучал двадцатый удар.

Требуется неприятель Рассказ

Яркие звезды марсианского неба сияющей крышей нависли над фантастически неожиданной, непредвиденной картиной. Существо, обладающее оптическим зрением, увидело бы землянина, одетого в самые обычные пиджак и брюки жителя двадцатого столетия; он стоял на валуне, торчащем фута на четыре из ржавого песка. Лицо его было худым и аскетичным; глаза в глубоких глазницах неистово сверкали. Время от времени его длинные волосы падали на глаза. Губы безостановочно двигались, обнажая большие желтоватые зубы, а перед ними висело облачко слюны — он произносил речь. На английском языке, между прочим. Он так сильно напоминал старинного уличного оратора, что безумно хотелось поискать глазами фонарный столб, тупые лица слушателей, столпившихся на обочине, и разгуливающего поблизости полицейского.

Удивительный, мягко сияющий ореол, окружающий мистера Уитлоу, отбрасывал блики на лаково-черные панцири и приделанные к ним ноги, слегка напоминающие муравьиные, но увеличенные во много раз. Каждое существо из собравшихся перед оратором состояло из мертвого овального туловища, у которого не было четко выделенной головы и никаких отверстий на сверкающей черной поверхности, если не считать маленького рта, функционировавшего как скользящая дверь и открывающегося и закрывающегося через разные промежутки времени. К этому туловищу прикреплялись восемь членистых ног, заканчивающихся искусно манипулирующими рабочими органами.