Мщение Баккара

Это был человек лет тридцати с белокурой шелковистой бородой, его голубые глаза были грустны и невольно привлекали и располагали к себе.

— Сеньорита, — сказал он, подходя к молодой девушке и почтительно целуя ее руку, — графиня Артова, которую я только что встретил, сказала мне, что вы здесь и что…— Он не договорил и приостановился.

Концепчьона пригласила его сесть около себя и прибавила:

— Графиня позволяет вам рассказать мне часть вашей истории.

У молодого человека потемнело в глазах — он уже хотел отвечать, как вдруг в саду послышался какой-то шум. В дверь павильона грубо постучали, и она тотчас же отворилась.

На пороге ее показался человек в костюме сторожа галерных каторжников. В руках у него была дубина.

— Эй, номер тридцатый! — крикнул он, обращаясь к молодому человеку, — ты знаешь, что ты должен возвратиться в четыре часа, — теперь уже половина четвертого. Поспеши, молодец, тебе остается еще только полчаса быть маркизом.

Крикнув это, галерный сторож удалился, оставив Концепчьону в сильном страхе.

— Кто этот человек? Что ему надо? Зачем он, наконец, приходил сюда? — вскрикнула она, смотря на своего собеседника.

— Этот человек приходил за мною! — ответил молодой человек кротко и тихо.

— За вами?!

Каторжник не сразу ответил на этот вопрос, он приподнял край своих толстых холстинных панталон и показал изумленной и обезумевшей от испуга Концепчьоне железное кольцо, бывшее у него на ноге. Вслед за этим он проговорил совершенно спокойно: — Сеньорита! Этот человек — мой сторож; я теперь не переодет, и этот костюм — моя настоящая одежда; я — каторжник и потерял мое имя, переменив его на номер, — меня теперь зовут: «номер тридцатый!»

Можно было предположить, что после этого происшествия Концепчьона упадет в обморок, но на самом деле этого не случилось.

Концепчьона не могла даже и допустить того, что он мог быть виновен. Ее мимолетный испуг сменился горячей симпатией.

— Но что же было причиной, что вы сделались жертвой? — вскричала она, протягивая ему руку.

Тогда молодой человек рассказал ей все, что мы уже знаем относительно его жизни, крушения корабля и т. д.

Только он был осторожен и не сказал своего имени. Концепчьона со всей горячностью своей души сжалилась над его положением и предложила ему просить за него королеву, но молодой человек отказался и от этого, сказав ей, что о нем уже хлопочут и что торопливость может только повредить его делу. Ровно в четыре часа дверь павильона снова отворилась.

— Пойдем, номер тридцатый, пойдем! — крикнул грубый голос сторожа. — Скоро уже четыре часа.

Молодой человек встал.

— Прощайте, сеньорита, — сказал он, — благодарю вас за участие.

— Но вы не должны уходить, — начала было молодая девушка.

Но молодой человек перебил ее:

— Так надо, — сказал он. — Только по одной неожиданной милости вы меня видели здесь… Вскоре зазвонит колокол, которым будят каторжников… Прощайте, сеньорита.

Оставшись одна, Концепчьона встала и вышла из сада.

— Все это необъяснимо, — шептала она, проходя по опустелым залам.

Тогда только Концепчьона вспомнила, что она приехала на бал по особенному приказанию королевы и что приехала с дальней своей родственницей донной Жозефой, которую и оставила в начале вечера за картами. Она стала искать ее и пошла сперва в одну залу, потом в другую — но за карточными столами уже давно никого не было.

Продолжая отыскивать донну Жозефу, она вдруг наткнулась на лакея в ливрее кадикского городского управления.

— Цампа! — вскрикнула она с удивлением.

— Донна Концепчьона! — проговорил португалец.

— Как же ты попал сюда?

— Я теперь служу у господина Алькада, — ответил Цампа.

— Но… давно ли?

— Со смерти герцога де Шато-Мальи.

При этом имени Концепчьона снова вздрогнула. В этот вечер она слышала это имя уже два раза, и во второй раз ей говорили одно и то же. Концепчьона вздохнула.

— Так это правда? — сказала она.

— Умер, сеньорита, — и уже два месяца.

Концепчьона посмотрела вокруг себя.

Зала, где они находились, была абсолютно пуста. Молодая девушка опустилась на диван и пристально посмотрела на португальца.

— Итак, герцог де Шато-Мальи умер? — спросила она опять.

— Два месяца тому назад.

— А от чего он умер? Цампа загадочно улыбнулся.

— В журналах и газетах, — проговорил он уклончиво, — писали, что он умер от карбункула…

— Что это за болезнь?

— Лошадиная болезнь.

— Но каким образом герцог мог захворать подобной болезнью?

— В журналах было написано…

— Мы говорим не о журналах, — перебила его Концепчьона. — Ты ведь был его лакей?

— Да, сеньорита.

— В таком случае ты должен знать, как он умер, лучше всяких журналов и газет.

— Все это правда, но он заразился не от лошади.

— Объяснись же, Цампа!

— Герцог умер от карбункула, точно так же, как и лошадь, — ответил португалец, — но герцог и лошадь заразились каждый особо, хотя и схожим образом.

— То есть — как же?

— Да очень просто — лошадь была уколота булавкой, напитанной в гниющем трупе другой лошади. Ну, а герцог?

— А герцог сам укололся об отравленную булавку, которая была воткнута в ручку кресла, на котором он обыкновенно сидел.

— Но кто же воткнул эту булавку в кресло? — спросила в испуге молодая девушка.

— Я.

— Нечаянно?

— Совсем нет, я ненавидел герцога, потому что знал, что вы его не любите.

Концепчьона заглушила в себе крик негодования и ужаса — она воображала, что лакей покойного дона Хозе, из привязанности к своему покойному господину, ненавидевшему, по его словам, герцога, счел своим долгом продолжать ненавидеть своего нового господина и даже убить его.

— Несчастный, прошептала она, —не думал ли ты угодить мне, сделав подобное преступление, и не воображаешь ли ты, что оно пройдет теперь для тебя безнаказанно?

Цампа пожал плечами.

— Я не для того воткнул булавку, — пробормотал он, —чтобы понравиться вам, сеньорита.

— Для чего же? Подлый человек! Или ты был недоволен герцогом?

— Я? О, нет… герцог наш был настоящий аристократ, а не какой-нибудь выскочка… он знал, что все мы люди, и обращался со мною очень хорошо.

— Но кто же заставил сделать тебя такое преступление?