Мудрость прощения. Доверительные беседы

На нем — два монаха в красных одеждах перегнулись через парапет на крыше монастыря, разглядывая что-то, происходящее внизу. Снимок сделан с такого ракурса, что монахи видны только со спины. Они так сильно перегнулись через парапет, что, кажется, еще чуть-чуть — и сорвутся вниз. Вдалеке — гряда низких холмов.

Прекрасный снимок: роскошный, насыщенный красный их одежд получился настолько реальным, что кажется, протяни руку — коснешься и почувствуешь запах шерстяной ткани. А еще светло-коричневый пятнистый лунный ландшафт Тибетского плато; округлые холмы, слегка припорошенные тонким слоем только что выпавшего голубоватого снега, который делает все укромные уголки и даже трещинки отчетливо рельефными. Справа — несколько высоких темно-зеленых деревьев — знаменитые священные можжевеловые деревья монастыря Ретинг.

Из тысяч снимков, которые я сделал в середине восьмидесятых, когда разыскивал и описывал священные места Тибета, этот — мой любимый. Не могу точно сказать почему. Существует множество других, которые произвели бы большее впечатление на случайного зрителя. Есть даже несколько таких, которые могли бы претендовать на приз «National Geographic» в номинации «Тибет». Но почти два десятилетия именно эту фотографию двух монахов я держал в изголовье своей кровати. Возможно, из-за подчеркнутой небрежности, с какой эти двое облокотились на парапет. Насколько же искренняя и беззаботная непосредственность тибетцев отлична от моего отношения к людям и вещам!

Когда я отдавал вставленную в рамку фотографию Далай Ламе, я заметил, что она не произвела на него особого впечатления. Едва скользнув по ней взглядом, Далай Лама передал ее Тэндзину Таклхе. Он получает много подарков и почти всегда передает их секретарю для хранения. Нет, он ценит подобные жесты, просто слишком мало привязан к вещам, не важно, красивым или нет.

Но потом Далай Лама поинтересовался:

— Что это за место?

— Это монастырь Ретинг, Ваше Святейшество, — ответил я.

— Ретинг? — удивился он. — Я был там в 1956 году.

Он выхватил фотографию у пораженного Тэндзина и всмотрелся в нее.

— Ретинг. Я прекрасно его помню. Я почувствовал тогда особое родство с ним.

— Из множества отснятых в Тибете снимков я всегда держал при себе именно этот, — сказал я.

— Ну, значит, мы оба испытываем к Ретингу особые чувства, — сказал Далай Лама. — Попав туда, я ощутил глубокое волнение. Не знаю почему, но я почувствовал какую-то особую связь с этим местом. С тех пор я часто мечтаю построить в Ретинге келью и провести там остаток своей жизни.

Я полагал, что фотография будет храниться в какой-нибудь огромной кладовой для сокровищ, заваленной всевозможными подарками и сувенирами, полученными Далай Ламой за эти годы. А потому несказанно изумился, увидев свою фотографию здесь.

От Тэндзина не укрылось, что я уставился на снимок. Он широко улыбнулся мне. Руки его продолжали лежать на коленях, но я заметил, как он поднял большой палец.

Да, я был тронут и более чем горд: ведь моя фотография стоит в комнате для медитаций, так близко к Далай Ламе. Хотелось верить, что он поставил ее здесь потому, что испытывает некую слабость ко мне. Но я понимал, что, скорее всего, дело не в этом, а в том, что в его сердце особое место занимает монастырь Ретинг.

Снаружи посветлело; защебетали птицы. Я увидел, что внизу, в долине Кангра, туман уже поредел.

— Достаточно? — спросил меня Далай Лама. Его утренняя медитация, очевидно, уже завершилась.

— Да, спасибо, Ваше Святейшество, — ответил я.

Что еще я мог сказать? Что хотел бы провести с ним целый день? Он вышел на середину комнаты. Тэндзин и я тоже поднялись.

Далай Лама подошел к украшенной фреской стене и принялся что-то искать среди выстроившихся на полочке маленьких бронзовых статуэток и светильников. Потом посмотрел через плечо и сказал мне:

— Подойдите сюда.

Он вручил мне миниатюрную, приблизительно в три дюйма высотой, копию индийского монастыря, вырезанную из серого камня. Прекрасная резьба: по центру двухэтажного здания высилась пятиэтажная башня; четыре меньшие располагались по четырем углам. Мастер тщательно вырезал на каждом этаже крошечные окошки, дверцы и другие детали. Это миниатюрное произведение искусства оказалось на удивление тяжелым.

— Храм в Бодхгайе. Для вас, — сказал Далай Лама.

Бодхгайя — место, где Будда достиг просветления, — главный объект паломничества буддистов.

Потом Далай Лама вручил мне еще один подарок — оправленный в бронзу полудрагоценный камень, похожий на большой кусок мрамора. Сам камень — коричневый, нескольких оттенков, по центру — белая полоса. Я понятия не имел, что это за камень, а Далай Лама не уточнил.

Подарки оказались для меня сюрпризом. Кроме обязательной кхаты — традиционного белого шарфа-подношения, — я никогда ничего не получал от Далай Ламы. К тому же эти два предмета находились в его комнате для медитаций, и я предположил, что они имели для него особое значение.

Далай Лама мягко взял меня за руку и провел к двери. Там он резко повернулся к витрине с бронзовыми статуэтками и другими изумительными вещицами. Начал перебирать их, что-то отыскивая.

— Ага!

На лице его появилось довольное выражение. Он держал маленькую статуэтку цвета красного дерева — старик с бородой по пояс. С широким лицом, явно восточными чертами, с большим прямым носом и густыми бровями. В правой руке — посох. Китайский мудрец, вырезанный из камня.

— Это для вас, — протянул мне статуэтку Далай Лама. — До скорой встречи.

Вернувшись в гостиницу, я начал доставать вещи из рюкзачка, напевая свой любимый мотивчик. Дверь в комнату осталась открытой, и я видел тибетскую женщину, которая развешивала для просушки одежду на крыше расположенного ниже гостиницы дома. Она тоже напевала, но находилась слишком далеко от меня, чтобы разобрать, что именно. Я достал видеокамеру, чтобы просмотреть утреннюю запись, включил ее и перемотал на начало. Первые кадры на маленьком экране показали Далай Ламу, сидящего возле стола в комнате для медитаций. Освещение было пристойным, звук тоже. Неожиданно на экране замелькали горизонтальные полосы. Вместо ожидаемой стенной росписи экран показывал только какие-то полупрозрачные полосы разных оттенков серого. Далай Лама с экрана исчез.

Я ткнул кнопку быстрой перемотки. Полосы начали покачиваться и плясать. Я остановил ленту и снова нажал кнопку «воспроизведение». Полосы. Только полосы. Я снова перемотал пленку на начало и просмотрел первые кадры. Цвета, пожалуй, несколько мрачноваты из-за недостатка освещения, но изображение Далай Ламы, собирающегося сесть в позу лотоса, было четким. Но весь отснятый материал с медитацией оказался стертым. Я вновь и вновь перематывал пленку, просматривал ее, пока не села батарейка.