Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Мы продолжаем рассматривать растущий уровень депрессии, суицидов, профессионального выгорания и психосоматических заболеваний как клиническую проблему, соответственно приравниваемую к индивидуальной, как если бы это были вирусы, атакующие какого-то конкретного человека, но безопасные для нас. Крайне редко обращают внимание на их истинную суть: эти проблемы приобрели характер эпидемии, коллективного страдания, существование которого необходимо признать и заняться им на уровне культуры в целом. Если бы мы всерьез относились к научным исследованиям в нашей области, нам пришлось бы согласиться с тем, что психологическая болезнь, достигшая размеров эпидемии, должна восприниматься иначе. Нам следовало бы задаться вопросом: «Что в нашей культуре делает человеческую психику такой уязвимой?»

У меня был пациент, который пришел на консультацию прямо из офиса. Он представлял собой самый вопиющий пример психологической слепоты, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться. Это была первая встреча с ним, и выглядел он, как будто только начал приходить в себя от шока после автомобильной аварии: поверхностное дыхание, дикий взгляд, зрачки, расширенные от страха.

Раненный в самое сердце, но со стороны не заметно

Я только что узнал по электронной почте, что моя жена больше не любит меня. Сегодня она не будет ночевать дома. Она собрала свои вещи и ушла навсегда. На прошлой неделе мы говорили о том, что купим дом побольше и заведем детей. У нас в семье все было хорошо, никто никого не бил, мы не пережили никаких серьезных, угрожающих браку потрясений. Она просто любит другого. Она порвала со мной, взяла и порвала, прислав мне двенадцать строчек по электронному адресу. В конце она написала: «Желаю тебе всего хорошего». Точка.

Он не видит насилия в этом разрыве. Он не видит убийственной любезности в ее прощальной фразе. Он не видит, в какую историю он попал и какое потрясение испытывает. Язык его тела вопиет о невыносимой боли, но он подобен глухому, вздумавшему кричать. Если бы он выбрался из разбитой машины с переломанными костями и кровоточащими ранами, то ему бы тут же вызвали «скорую помощь». Все вокруг стремились бы ему помочь. Этот человек прочитал письмо жены в 9:30 утра и пробыл на работе до пяти вечера. В конце концов он все рассказал своему секретарю, и именно она убедила его обратиться к «врачевателю душ». Поскольку его страдание психологическое, а потому не такое «реальное», как сломанная кость, он считает, что должен начать нашу сессию с извинений за то, что у него срывается голос, дрожат руки и ему трудно дышать. Наконец, он начинает плакать, и это приносит ему облегчение, но ему ужасно стыдно за такое проявление «слабости».

Его слепота – обычное, широко распространенное явление, это случается постоянно. Другой типичный пример: мы все знаем, что миллионы молодых девушек ежедневно, как одержимые, листают модные журналы и пытаются слепить из себя подобие изображенных там тел, полученных с помощью программы Photoshop и в действительности не существующих в природе. Эти журналы и диктуемые ими недостижимые идеалы заставляют девушек делать покупки и сидеть на диете, культивируют их одержимость, подогревая безудержное желание покупать снова и снова. Мифология их культуры не дает им понять последствия доминирования в обществе стандарта женской красоты, который, по сути, является образом предпубертатного мальчика – реального объекта желаний многих модельеров. Медиааналитики это понимают, феминистки об этом пишут, но кто расскажет девушкам о результатах научных исследований? А если они прочитают об этом, что в их молодежной культуре придаст им неуязвимости? Даже принцессы, купающиеся в лучах любви, одержимы модой и беспокоятся о своем внешнем виде и фигуре, как и звезды американской киноиндустрии. Когда даже члены королевской семьи – очевидно, их нельзя считать жертвами молодежной субкультуры, – попадаются в эту ловушку и занимаются самоистощением, разве можно ожидать от тринадцатилетней девушки, что она самостоятельно разрушит миф недостижимой красоты? Кто покажет ей другую действительность? Кто научит маленьких принцесс этого мира той реальности, которую культура в основном игнорирует?

Цинизм не ведет к ясности, критика – к оскорблению

Анекдотам и сплетням о цинизме как торговой марке голливудской киноиндустрии несть числа. Грубость, ложь, отсутствие уважения отравляют не только профессиональную среду, но также и способность людей взаимодействовать друг с другом в частной жизни. Одна только работа там может оставить шрам на всю жизнь, и я имею в виду не употребление наркотиков; это, скорее, психология среды. Все идет прекрасно, пока ты победитель, восходящая звезда, гламурная личность, богатый или влиятельный участник силовых игр. Но скоро человек обнаруживает, что неудачников там отбрасывают в сторону, словно человеческий мусор (угасающая звезда, звезда не-такая-уж-талантливая-но-со-связямиустремленная-вперед, талант не-такой-уж-молодой-ноу-него-еще-все впереди, художник молодой-талантливыйно-пока-без-связей). Голливуд – это большой термометр нашей культуры, потому что он показывает расширенную картину того, каково это – находиться на холодном сквозняке цинизма в человеческих отношениях. Всякий раз, когда пропасть отделяет победителей от проигравших, мужчин от женщин, богатых от бедных, молодых от старых или одну субкультуру от другой, каждый член общества ощущает нарастание напряжения.

Один мой друг, живущий в Париже, рассказывает мне об атмосфере в рекламном агентстве, где он работает, и она не слишком отличается от жизни внутри голливудской киноиндустрии, или в знакомой мне академической среде, или в семьях, где поклоняются только успеху. Я попросила друга рассказать о своем опыте, который он называет «управление с помощью оскорбления».

Управление с помощью оскорбления

Стиль управления, характерный для нашего руководства, пытаются представлять как прямой и мужественный, но на самом деле он оскорбительный и нездоровый. Раньше между критическим замечанием и оскорблением существовала граница. Но только не сейчас. На прошлой неделе я делал презентацию чернового варианта рекламной кампании, над которым работал всю неделю. При создании рекламы этого парфюма меня попросили «мыслить как молодой». Однако мне 55, я не «молод». Интересно, зачем меня поставили на этот проект и почему он должен быть ориентирован на молодежь, когда в основном этот парфюм покупают женщины моего возраста (50–60 лет). Мой шеф на двадцать лет моложе меня, его зовут Франсуа, но ему нравится, когда его называют Фрэнки. Фрэнки – типичный образчик «бобу»⁷. Его наняли, когда наша компания, как и другие, пошла на поводу у молодежной культуры. Конечно, он считает, что только «молодость» представляет ценность. Он убежден, что назвать парфюм «Яд» – самая блестящая идея за всю историю рекламного бизнеса. Этим все его знания истории ограничиваются. Он хочет, чтобы его звали Фрэнки, потому что в американской культуре он больше всего ценит экстремальные виды спорта (которые, по-моему, противоречат самой идее спорта) и бои без правил (апофеоз злобы). Мне, например, в американской культуре нравится то, что рядовые американцы жертвуют на благотворительность и некоммерческим организациям больше, чем где бы то ни было еще на планете. А он не видит в этом ценности. Он считает, что даже Красный Крест – это обман. Мы родом из одного города, одной среды, но при этом живем в разных мирах. Разница в возрасте – новый железный занавес.

Вот что они сказал, когда отверг мой вариант: «Полный отстой! Признайся, что тебе было просто лень. И не говори, что ты веришь, будто это подойдет молодежи!» Я знаю, что он не считает себя невоспитанным, потому что в его понимании грубость – это проявление силы, жесткой хватки молодого волка. Я же вижу другое: словесное насилие, подростковую невоспитанность и организационную глупость. Теперь каждый раз, когда мне нужно иметь с ним дело, у меня в желудке все сжимается.

Мне хорошо платят. У меня есть превосходство в положении. У меня есть финансовая стабильность. Я мог бы даже превзойти его в играх в «бобу», потому что я могу оставить работу хоть сейчас, если захочу, и вести богемный образ жизни, которому он только подражает. Я знаю, что хорошо делаю свою работу, потому что мой рекламный продукт продается, но в этой атмосфере мне становится дурно, физически плохо. У меня начинается диарея, тошнота, пропадает аппетит. Мне придется рано уйти на пенсию, чтобы остаться в живых. В 55 я уже «бывший», так как эта культура цинизма не для меня. Хотя для молодого поколения цинизм – ценность. Я думаю, это у них такой защитный механизм. Они успели увидеть очень много обмана и манипулирования; они считают себя более прозорливыми, и я могу это оценить. Мы и вправду были немного наивными. Возможно, именно их поколение покажет, что наша культура – это культура смерти. Я далек от простодушия и не понаслышке знаю, сколько обмана присутствует в любой организации, даже в Красном Кресте. Я знаю, что благотворительность может быть только прикрытием. И все-таки я не могу жить в циничном мире Фрэнки, и я счастлив, что могу удалиться от дел. Если, судя по средней продолжительности жизни, я умру в 85, это значит, что у меня впереди еще тридцать лет, и мне интересно пронаблюдать, как будет стареть эта культура цинизма. Как человек типа Фрэнки будет выживать, испытывая презрение ко всему, что приносит счастье? Я посмотрю, что с ним станется.

В странах, где практикуется насилие в форме пыток, казней без суда и следствия, карательных ампутаций, клиторектомии и инфибуляции, надругательство над людьми происходит в открытую и не вызывает сомнений. Нет нужды изобретать новое понятие, чтобы описать страдания маленькой девочки, которую связали для того, чтобы невежественная женщина увечила ее половые органы, называя это «ритуалом посвящения в женщины». Нет необходимости в новых словах, чтобы описать мучения мальчика, которому ампутируют правую ногу за украденный велосипед, на глазах у варварской толпы, называющей это наказание восстановлением справедливости. То, что с ними происходит, не нужно интерпретировать, чтобы понять, что это пытки и смерть. Трусы, прикрывающиеся ширмой политической корректности и признающие подобные практики, похоже, забыли о значении слова «цивилизованный».

Однако нам проще заметить варварство в чужих обычаях, чем увидеть надругательство над людьми, ежедневно происходящее вокруг нас. Учитель регулярно позволяет себе оскорбления в адрес слабого ученика, а потом этот ученик совершает самоубийство. В школе царит враждебная атмосфера, а администрация заявляет, что ничего не может с этим поделать, так как перегружена, не хватает сотрудников и они живут в страхе. Компания регулярно доводит своих сотрудников до профессионального выгорания, а когда те перестают справляться со своими обязанностями, увольняет их. Налоговый инспектор усиливает отчаяние недавно овдовевшей женщины, обращаясь с ней так, будто ее покойный муж был мошенником, потому что умер, оставив не все документы в порядке. Незначительный, но юридически оправданный судебный иск отнимает у вас три года, а напряжение подрывает ваши отношения с партнером. Пенсионный фонд разоряется из-за корпоративной жадности и коррупции, а вам говорят, что такова жизнь и не надо переживать. Вы работаете в школе, нерадивым ученикам не нравится ваша строгая система оценки, они прокалывают шины вашего автомобиля и нападают на вашу дочь в парке. Ваш супруг постоянно унижает вас в присутствии членов семьи или друзей, и вот вы уже ненавидите себя. Ваши дети таскают из вашего кошелька деньги на наркотики. Ваши внуки намекают, что вам пора на тот свет, потому что им хочется унаследовать ваше имущество. Повзрослевшие дети приезжают к вам только тогда, когда им нужны деньги, и думают, что вы не понимаете их уловки. Ваша дочь не хочет взрослеть, живет с вами на вашу маленькую пенсию и каждый день ноет, что это из-за вас она стала неудачницей, потому что в детстве вы не додали ей любви. Никто не замечает, что вы последний день на работе, которой вы отдали тридцать лет жизни: руководство недавно сменилось, а вы лишь часть остатков старой гвардии. Эффект такого насилия аккумулируется в психике и разрушает способность радоваться так же, как и репрессивное диктаторское поведение православного или католического священника, имама или раввина.

Несмотря на то, что половина населения сидит на лекарствах из-за психологических или психосоматических проблем, большинство школ клинической психологии продолжает вместо коллективного страдания видеть лишь индивидуальные нарушения, требующие индивидуального подхода, и это позволяет и дальше скрывать эпидемию. Прежнее отношение к бедным имело в своей основе убеждение, что бедность есть проявление божьей воли, невезения, судьбы или удел вашего сословия. Теперь так же воспринимают тяжелую обстановку в семье, неудачные гены, слабую стрессоустойчивость, хрупкое Эго или невротическое семейное прошлое. Если вы были бедняком в давние времена, то богач мог дать вам кусок хлеба, чтобы вы могли просуществовать день, но никто не пытался решать эту проблему на уровне коллектива. В наше время то же самое делает психиатр, щедро выдавая вам транквилизаторы, которых хватит на целый месяц. Конечно, это может помочь, и это лучше, чем ничего, но слепота никуда не уходит. Страдание души незримо, и чтобы иметь с ним дело, нам всем надо приобрести способность ночного видения.

Глава 12 Игры с виртуальной реальностью

Представьте две кинокамеры: одна снимает то, что происходит вокруг вас, а другая фиксирует ту реальность, что разворачивается у вас в голове. В итоге вы получите два разных фильма, отображающих две разные действительности – внешнюю и внутреннюю, каждая со своим особым реализмом. Внешняя реальность представлена фактами, которые сами по себе не имеют смысла; по такому фильму не расскажешь историю. Чтобы возник смысл, события должны быть как-то связаны со второй – внутренней – реальностью. Только в этом случае мы получим историю.

Глубинный психологический анализ использует обе пленки: разрезает их на части, монтирует и по-новому соединяет все кадры, чтобы создать осмысленный нарратив, новый миф. Вот хорошая метафора аналитического процесса: пациент, сидя в кресле режиссера, принимает решения, в то время как аналитик бегает вокруг, выполняя несколько задач сразу: он и секретарь («В прошлом году у вас в сновидении была другая обстановка»), и аудитория («Я вас слушаю; я понимаю, о чем вы; я слежу за вашим рассказом»), и помощник режиссера («Ваши интонации кажутся мне похожими на всхлипывание»), и критик («Да, я слышу, вы говорите, что любите его, но я не вполне убежден; я слышу также гнев по поводу его поступка»).