Муха в самолете

– Пейте, мадам! – бодро воскликнул Андрей Архипович.

И тут меня осенило:

– А где сейчас Ирина Малова?

Андрей Архипович грустно вздохнул:

– Ее еще в прошлом году в больницу определили, такое скорбное место, в Литвиновке. Только-только начали веревкинцев расселять. Маловой тоже квартира положена была, но она попросила: «Жить мне недолго осталось, совсем меня болячка съела, лучше устройте в Литвиновку». Там монастырь женский стоит, и монашки за больными ухаживают бесплатно, но берут лишь одиноких и безнадежных. Говорят, хороший уход, питание и лекарства есть, но по мне, так не дай бог у них оказаться. Ясно ведь, где следующая остановка будет – на кладбище.

– Малова жива? – лихорадочно спросила я. – Что у нее за болезнь?

Кутякин кашлянул:

– Уж и не знаю ни про то, ни про другое. Ирина совсем плохо выглядела перед расселением, лицо желтое, глаза ввалились, может, и умерла уже.

– Где эта Литвиновка? – нервно воскликнула я.

Кутякин покосился на часы с гирьками:

– В пять часов, то есть через пятнадцать минут, туда автобус поедет, на вокзальную площадь привезет, а монастырь рядом, в двух шагах. Думаете, Ирина расскажет вам правду?

– Не уверена, но надо попытаться разговорить ее! – воскликнула я.

– Вы, мадам, езжайте в валеночках, – посоветовал Кутякин, – и еще, гляньте.

Сопя от напряжения, старик открыл большой сундук, по избе поплыл запах нафталина.

– Вот, надевайте, – сказал Андрей Архипович, вытаскивая наружу огромный серый пуховый платок и такие же варежки. – Тулупчик ваш, мадам, на рыбьем меху, этак и околеть можно. Вы его нацепите, а сверху платочком обмотайтесь, да не так, крест-накрест.

Я не стала стесняться и, завязавшись в серую шаль, спросила:

– Вам не жаль платка? Он совсем новый.

– Нюрина вещичка, и рукавицы ее, – пояснил Кутякин, – сами понимаете, жене они уже не понадобятся. Вы в апреле, когда деньги привезете, шарфик, варежки и катанки вернете.

– Спасибо! – воскликнула я.

– А сапожки ваши в эту торбочку влезут, – заботливо продолжал Кутякин и сунул мою непригодную для настоящей российской зимы обувь в холщовый мешок с лямками. – Цепляйте на спину и бегите. Я вас на тропинку выведу.

Бодро похрустывая валенками, мы вышли к лесу.

– Поторопитесь, нимфа, – велел Кутякин, – не бойтесь, темно, правда, но волков тут не водится, и люди не ходят, овсянкинцы уже пробежали, никто вас не тронет.

– Очень на это надеюсь, – кашлянула я.

Внезапно Кутякин поднял правую руку и перекрестил меня.

– Бегите, мадам, – сказал он. – Господь вас храни.

Я прошла пару шагов и обернулась. Андрей Архипович стоял на том же месте, его седая борода развевалась по ветру. Странное, однако, существо человек. Тот же Кутякин прожил всю жизнь зря, ничего не сделал, не достиг успеха, сам зарыл отпущенный ему богом талант, кроме того, Андрей Архипович настоящий трус, не пожелавший палец о палец ударить, чтобы помочь Сергею найти жену. Но, с другой стороны, Кутякин добрый, приветливый, совсем не жадный, и он очень любил Нюру, если решил ради памятника развязать язык. Наверное, Андрея Архиповича надо осудить, но мне его отчего-то жаль до слез!

– Торопитесь, мадам, и ничего не бойтесь, – донеслось до моих ушей.

– Не волнуйтесь, – крикнула я в ответ, – деньги привезу обязательно и одежду верну!

– И в мыслях у меня нет сомневаться, – откликнулся Кутякин, – спешите, нимфа, а то вечерняя лошадь ускачет.

Глава 28

До монастыря я добралась без особых приключений. Можете мне не верить, но дребезжащий всеми частями автобус приехал вовремя и, несмотря на допотопность, лихо довез пассажиров до Литвиновки, а там местная жительница словоохотливо мне пояснила:

– Монастырская больница? А вон она, видите красное кирпичное здание? Вход у них со двора, идите смело, денег сестры не берут.

Обрадовавшись, я добежала до нужного дома и дернула дверь, она приоткрылась, и я вошла внутрь небольшого, пахнущего хлоркой помещения. Тут было не слишком светло, в правом углу висела темная икона с суровым ликом. Слегка растерявшись, я осмотрелась по сторонам и увидела вбитые прямо в стену крючки и два бака с надписью: «Бахилы».

Сняв верхнюю одежду и нацепив на ноги голубые пластиковые мешочки, я побрела по длинному коридору мимо высоких, выкрашенных белой краской дверей, на которых висели таблички: «Палата женская», «Палата мужская», в конце концов уперлась в лестницу и приметила дверь с объявлением: «Сестринская». Поколебавшись пару секунд, я осторожно постучала и услышала вежливое:

– Входите.

Я потянула за ручку, перед глазами оказалась небольшая комната, заставленная стеклянными шкафами, в углу опять висела икона, а у окна стояла полная молодая женщина с приветливым ненакрашенным лицом. Голова незнакомки была повязана платком с красным крестом, тело укрывала длинная темно-синяя хламида с белым фартуком.

– Вы ко мне? – участливо спросила она. – Чем могу помочь? Больного привезли? Или навестить кого-то желаете?

Я улыбнулась ей.

– Понимаете, я ищу Ирину Малову.

Медсестра вдруг перекрестилась.

– Милостив господь, услышал наши молитвы.

– Значит, она у вас, – обрадовалась я, – и жива?

Девушка снова осенила себя крестным знамением.

– Меня зовут Полиной. Матушку вашу летом привезли, не в лучшем состоянии, болезнь запущенная очень, и душой она озлоблена была. Но батюшка наш с ней много разговаривал, и в конце концов Ирина оттаяла, раскаялась, приняла обряд крещения. Только осенью ей худо стало, она призвала батюшку и призналась, что обманула его, так и сказала:

– Я вам правды о себе не открыла, грех тяжелый на душе ношу, только перед самой смертью исповедуюсь, потому что не готова пока о тайне рассказать.

Батюшка попытался разговорить больную, но та упорно твердила:

– Болезнь мне господь в наказание послал, я это теперь хорошо понимаю. Вы уж помогите, найдите мою дочь, мы с ней поругались, нам помириться надо.

Полина и другие сестры приложили все усилия, чтобы отыскать младшую Малову, но она словно сгинула. Единственное, что выяснили послушницы: девушка в свое время уехала в Москву, бросила в Веревкине отчий дом, подалась вроде как на заработки и исчезла в огромном мегаполисе. Ирина, чьи отношения с дочкой складывались очень непросто, сначала была довольна и, решив забыть неблагодарную дщерь, жила себе спокойно в Веревкине. Но потом на нее напала болезнь, скрутила, и уже немолодая женщина попала в Литвиновку, пообщалась с батюшкой, монашками и поняла: ей во что бы то ни стало нужно помириться со своим ребенком.

– Давно бы господь душу Ирины забрал, – тихо сказала Полина, – и тело от физических страданий избавил, только она вас ждет и, пока не поговорит, не упокоится. Вы правильно сделали, что приехали, даже если испытываете к ней неприязнь, перед входом матери в царствие божие следует помириться. Пойдемте скорей, матушка ваша очень страдает.

Не успела я опомниться, как Полина крепкой мозолистой ладонью схватила меня за руку и буквально потащила сначала к двери, а потом по лестнице. Не зная, как поступить, я растерянно шла за медсестрой, а та, ловко управляясь с длинной юбкой, добежала до нужной двери, распахнула ее и крикнула: