Мурена

В этот миг одно из поленьев в камине треснуло, выпустив в потолок сноп светящихся искр; стул, на котором сидела девочка, заскрипел.

— Аннет, расскажи, что ты видела.

В трубе завыл ветер, девочка шмыгнула носом, принюхиваясь.

— Погребальный плач.

— Это она о своем дяде, — поспешил вставить отец, — его похоронили на прошлой неделе.

— Ага, с черными рукавами.

— Но он не умер, детка, — мягко заметил жандарм.

— Умер.

Девочка выпростала ноги и голову из-под растянутого свитера, спрыгнула со стула и опрометью выбежала из комнаты.

— Она тогда очень плакала, — объяснил отец после того, как девочка убежала. — Я нашел ее на тропе, она вся была в соплях и не хотела говорить. Шапка в репьях, какие-то щепки, листья, пальто и колготки все в грязи. Понятно, что она была в лесу. Я ей говорю: не бойся, я не буду ругаться, расскажи, что случилось. И она показывает пальцем на деревья. Я думал, там птица какая ее напугала, или заяц, или кабан раненый. Ну, взял ее на руки и пошел прочь.

А она все повторяла: «Дальше, дальше». Я и направился к другому концу рощи. А она все: «Дальше!» Так мы и добрались до вагонов. И только она их увидела, стала пинаться: «Отпусти меня, поставь на землю!» Я отпустил; она стоит на снегу, вся трясется, лицо руками закрыла и от вагонов отворачивается. Я смотрю, она в ужасе — значит, там точно какой-то зверь мучается. Тогда я отправился туда один. Снегу навалило по колено. И потом увидел его, как только подошел поближе, — длинный, лежит на спине. Я машинально отвернулся от его лица, осматривался, пока все не разглядел. Снег был примят строго по контурам его тела, ни единого следа, словно он с неба свалился.

Далее отец припомнил, что лицо у лежавшего человека было красное, словно от солнечного ожога, кожа вздулась, и оно напоминало маску, которая вот-вот растрескается. Пальцы едва торчали из рукавов, тонкие и обугленные, словно птичьи когти. По всей его одежде он заметил черные подпалины — на руках, на груди, на ногах. Он походил на жареного поросенка, — если бы видели, вы бы поняли!

Жандарм кивнул:

— Продолжайте.

— Я подумал, что человек мертв. Через плечо я видел Аннет, она стояла посреди поля, как истукан. Я решил потрогать тело. — Отец девочки протянул руку к пылающим поленьям: — Вот так, кончиками пальцев. Дотронулся до молнии — металл был теплым. Теплым, а на дворе, между прочим, минус пятнадцать! Все теплое, снизу доверху, от застежки до верхней пуговицы! Я потрогал его шею — мне показалось, что есть пульс. Тогда я обратил внимание на его веки и понял, что он жив. Я вообще ни черта не понимал, окромя того, что человек жив. Тогда я побежал к Аннет, сграбастал ее, почти без признаков жизни, и понес домой. Потом пошел к соседу и сказал, что видел мертвого человека неподалеку от Пти Ваш. Тому удалось завести трактор, мы объехали лес, оставили машину и дальше пробирались по снегу, протаптывали и расчищали лопатой. Нашли тело, он приподнял его, я схватил за подмышки, сосед за ноги. Одежда вся прогорела вплоть до тела. На снегу не было ни капли крови, вообще ничего. Вообще!

— А шум вы тоже слышали?

— Подумал, что, может, взрыв какой-то, но мне-то что с этого? Когда бахнуло, я проверял школьные тетради дома.

— Так, хорошо, а потом вы отнесли тело к трактору?

— Я поволок его, ну, типа, как на буксире. Он весь промок, мы вообще замерзли. Застонал. Он то открывал глаза, то снова закрывал — я боялся, вот-вот помрет. Больница в десяти километрах, еще счастье, что трактор вытянул. И этот парень живым доехал. Там его сразу положили на носилки, и больше мы его не видели. Меня спросили, кто это, но я ответил, что вообще понятия не имею. И потом рассказал все то, что и вам. И они записали мой адрес и фамилию — Жан Ферье, учитель из Бейля. Я поинтересовался, что же такое могло произойти, но мне сказали, что судить рано.

— А теперь, — спросил отец девочки у жандарма, — вы можете сказать мне, что там вообще случилось? А то уж три дня…

Но жандарм только покачал головой:

— Нет, не могу.

— Я все время думаю об этом. Вы сказали Аннет, что он жив — это действительно так?

— Он точно не умер. Жив. Но больше я о нем ничего не знаю.

— Ох, — извинялся путевой обходчик, разливая кофе по чашкам, — раньше я просто не имел права вам рассказывать. Жуткий мороз, все составы встали. Мы вообще не спали ни минуты. Стрелки размораживали из огнеметов. Помните катастрофу экспресса Ирон — Париж? Никому же не хотелось, чтобы случилось что-то подобное. Читали «Голос Севера»? Двое погибших, двое раненых. Затеяли журналистское расследование. Служащий на железной дороге в Страсбурге примерз губами к своему свистку! Путейный инженер посмеялся, но потом пришлось очищать железнодорожные пути от примерзших к ним кабанов, как вам такое? Вот и жандарм все никак не может понять, как Франсуа Сандр, юноша двадцати двух лет от роду, был найден у колес брошенного вагона у местечка Бейль, к востоку от леса Пти Ваш младшей дочерью учителя Жана Ферье, Аннет, днем, без четверти три? Человек лежал в двух с половиной метрах от рельсов, под линией электропередачи. У него был знатный отек лица, одежда обгорела, имелись заметные ожоги на груди, спине и правой ноге. После первой же операции выяснилось, что одна его рука обуглена до самого плеча, главным образом от локтя до пальцев, на две-три трети. Ожоги составляют тридцать процентов тела, причем восемнадцать процентов приходятся на жизненно важные органы. Лицо обожжено незначительно, волосистая часть головы особо не пострадала. Перелом левого запястья, трещина в берцовой кости правой ноги, трещины в четырех ребрах. Повреждены почки, сердце работает неважно, подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Судя по травмам, версия об убийстве не рассматривается, налицо поражение электротоком. По заключению инженера, виной всему была электрическая дуга. Позже другие специалисты подтвердили, что вероятность данной гипотезы весьма высока — разряд от электродуги прошел через тело и отбросил несчастного на несколько метров от вагона. Также это подтверждало отсутствие следов вокруг, нетронутые контуры на снегу; человек просто забрался на вагон, что стоял под подключенным проводом, и его промокшее тело послужило отличным проводником для тока, который его едва не испепелил за пару секунд.

Железнодорожник уточнил, что на линии Экс — Анмас напряжение в тысяча девятьсот пятидесятом — пятьдесят первом составляло двадцать тысяч вольт, а на семьдесят восемь километров в северном и восточном направлениях было решено повысить напряжение до двадцати пяти тысяч вольт. От Фив до Ирсона для начала, потом от Ирсона до Люки, потом от Льяра до Тура и от Шарлевиля до Ирсона. Сотни километров подведены под напряжение в двадцать пять тысяч вольт. И линия проходит через Бейль.

— Этот парень из наших?

— Удивительно, — отвечал путейщику полицейский, — но он из Парижа.

«Франсуа Сандр», — прочтет медсестра в идентификационной карте, найденной в извлеченном из лохмотьев бумажнике. На следующий день после несчастного случая она позвонит в Париж. В трубке раздастся голос Ма: «Хелло, Джейн Сандр слушает!» «Интересно, кто? Мать? Жена?» — подумает медсестра, удивленная, что слышит в трубке такой веселый голос, который мгновенно окаменеет после услышанной новости. Медсестра представится: «Меня зовут мадемуазель Фай, я медсестра из больницы города V. А вы? Вы мать Франсуа Сандра?» И Ма, не отнимая трубку от уха, кивнет, забыв, что ее никто не может увидеть.

— Алло! — повторит медсестра.

— Да, — заикаясь, промолвит Ма, — я его мать.

И медсестра выложит ей все сразу: «С вашим сыном произошел несчастный случай, он находится в больнице города V., состояние тяжелое. Лучше кому-нибудь приехать к нему».

Сестра услышит беспорядочные вопросы: «Что с ним случилось? Когда? Где? Как? Почему? Что с ним? Где находится город V.?» И медсестра скажет: «Приезжайте, я не могу все вам рассказать по телефону». Ма задохнется от рыданий: «Скажите мне, прошу вас!..» И эта мольба тронет сердце медсестры, и та убедит ее, что Франсуа доживет до ее приезда, но мать скажет, что она не в состоянии, и эта беспомощность полностью лишит ее сил; она будет настаивать, и сестра уступит, просто сказав: «Хорошо, вам нужно продержаться лишь на время вашей поездки».

— Я приеду, — скажет Ма, и медсестра повесит трубку, надеясь, что матери хватит сил пережить это.

Ма сказала: «Да, я сейчас же приеду» — и тут же замерла, словно статуя. Она тупо смотрит на телефонную трубку, руки на столике, из зала доносится шум голосов покупателей, строчит швейная машинка: «тик-тик-тик»; бубнит радиоприемник: «Я поклялся вам своей жизнью, что наша связь незыблема до конца времен!»; звенит дверной звонок, слышны приглушенные крики играющих в снегу детишек, холод с улицы мешается с жаром спиртовки, горящий фитиль бьется о ее края. Ма не видит телефонной трубки, она вообще ничего не видит. И не слышит. Она в апноэ, полностью вырванная из течения жизни из-за перенесенного удара. Но вот она начинает ощущать какие-то посторонние боли — угол телефонной подставки уперся ей под ребра, рука Робера сжимает ее плечо. Она пытается вернуться в прошлый мир, где пока еще ничего не произошло, она молчит, не выдавая горя, и откуда-то слышится настойчивый голос Робера: «Джейн, что с тобой?» Слова медсестры оставили у нее на слуху пока еще безболезненные слоги: гос-пи-таль… со-сто-я-ние тя-же-ло-е… луч-ше вам при-е-хать… какая-то угроза, которую устранят целые слова, это точно! Она еще держит себя в руках, стараясь нейтрализовать значение сказанного. Откровение порой ранит нас сильней, чем обжигающее солнце, как заметил Рене Шар. «Джейн, да что произошло?» И внезапно у Ма открывается рот, словно у утопленника. «Джейн!» Она снова обретает дыхание. Ей нужно сообщить о произошедшем, но она старается не встречаться с Робером глазами: «С Франсуа случилось несчастье, он в тяжелом состоянии, он в больнице в городе V., а больше по телефону ничего не захотели сообщить. Звонила медсестра, сказала, чтобы я немедленно приехала, так что мне пора».

И Робер чувствует, как от ужаса у него все сжимается внутри, виной тому молчание Ма. «Я еду сейчас же, я тебе перезвоню», — говорит она, Робер ломает руки: что еще натворил сынуля? Он говорит: «Я еду с тобой»; она отвечает: «А Сильвия?» — «За ней присмотрят соседи», — говорит Робер; «А за ателье кто будет смотреть?» — отвечает Ма. «Да закроем его», — говорит он, но Ма не согласна: у нее нет времени; он наконец осознает весь ужас, понимает, что надо заткнуться, пока не расклеился. Она смотрит на него ясными глазами: «Darling, I’m leaving now» [2] , и он на автомате срывает свое пальто с вешалки, накидывает на шею шарф: «Какой вокзал? Северный! — Робер хватает ключи: — Я поеду с тобой!» — «Нет! — умоляет его Джейн, с Робером будет только хуже: трястись от страха, пугать друг друга догадками. — Please, Робер!..» Но он злится на нее. Ма говорит: «Это глупо, чистый нонсенс — лезть поперед меня в пекло!» Она не может ждать его, хватает свою сумку и выходит вон: «Я позвоню тебе, I promise, I swear» [3] , на ходу наматывает шарф, она забыла шапку, перчатки, Робер что-то кричит ей вдогонку; она старается думать о морозе, чтобы не впустить страх в себя.

2

Дорогой, я должна ехать, сейчас же (англ.).

3

Обещаю, клянусь (англ.).

Она почти бежит по засыпанным солью тротуарам, пояс пальто давит на живот, зубы сжаты. Она видит, как привратница сливает в канаву мыльную воду. Видит, как в свою мастерскую входит сапожник. Как собака окропляет желтой мочой снег. Видит прямо перед собой белое небо и черные ветви деревьев на нем. Видит вырывающееся из трубы пламя. В метро она осматривает лица других пассажиров: вот дама лет пятидесяти, нос с горбинкой, под левым глазом родимое пятно; рядом — блондин с зажатой в зубах трубкой, рыжая девушка в черной шапочке, слишком бледная — ее хорошо видно, даже когда поезд тормозит и тела пассажиров наваливаются друг на друга; вот мальчик лет двенадцати-тринадцати, светлые кудри и свежая царапина над правой бровью; в глаза лезут шапочки, фетровые шляпы, шляпы из серой искусственной замши, коричневые кепки, кепки из твида, вот какой-то черный берет, черная коническая шапка ангорской шерсти, голубая фетровая шапочка, фиолетовая шляпка, сиреневая шляпка, черная меховая ушанка, бежевая шляпа, белая шапочка, зеленая шерстяная шапочка, бежевый «стетсон»; она на мгновение замирает — это обуздывает ее воображение. Затем выходит из вагона, на ступеньках станции сидят нищие, реклама зубной пасты «Эмаль Диамант», реклама ярмарки в городской ратуше — нейлоновые ночные рубашки, хлопчатобумажные сорочки с рюшами на воротнике и на рукавах (и еще вафельные полотенца), блузки из кретона; какая-то женщина поднимается по лестнице, держа на каждой руке по ребенку. На улице крутит ручку своего инструмента шарманщик, а из воротника его куртки выглядывает кошачья голова.