Мурзилка

– Тут золото пробуют мыть, - пояснил он, - и сюда они каким-то пылесосом выбрасывают промытый песок. В прошлый раз они этим песком речку совсем перекрыли. Велели им прочистить. Но, думаю, ни хрена - золото-то дороже...

– Какую речку?
– спросила она, чтоб выйти из неприятного хода мыслей.

– А вот, за песчаной кучей.

– Там что, тоже рыба водится?
– удивилась она, не видя никакой речки.

– У нас везде рыба водится, - засмеялся Сашка и, повернувшись к Шварцу, сказал: - С тобой сходить, Андрей?

– А что ходить? И так все ясно: я одним глазом гляну только...

Шаги Шварца зашуршали далеко по песку, она осталась вдвоем с незнакомыми мужиками.

– Саш, дай закурить, - попросила она, чтобы выиграть время.

Сашка дал, но хромой все сверлил ее огненным оком.

– Почему людей нет?
– дрогнула она, старательно делая вид, что не замечает его назойливости.

– Суббота, - сказал Сашка, - прииск закрыт.

– Тут прямо золото, что ли?
– спросила она, чувствуя, как невероятный взгляд хромого грызет ее. Уж это было почище Юрочки.

– Да тут везде золото, - серьезно сказал Сашка.
– Разве рыба - не золото? Страну могли бы поставить на рыбе на одной...

– Гляди-ка, эконом, - услышала она вдруг незнакомый хриплый голос.
– Уж больно ты разговорчивым стал, Сань...

– Отстань, - сказал Сашка и бросил окурок.
– Не трогай. Не твое.

Вот оно как, подумала она, меня, значит, меж собою уж поделили. Так вот оно, твое настоящее, папа! Или само настоящее стало другим?

– Ты чё психуешь?
– спросил Сашка, когда снова поехали.
– Не любишь, когда на мозги капают?

– Не люблю.

– И я терпеть не могу, - сочувственно подхватил Сашка.
– Как начнут мне мораль читать - я удушить готов.

Она нервно засмеялась.

– Слушай, - позвала она Сашку.
– А зачем ты в рыбоохрану пошел?

– Как это - зачем?
– не отрывая взгляд от дороги, переспросил Сашка.

– Ну, не знаю, может, ты "зеленый", браконьеров сильно не любишь...

Cашка задумался.

– До браконьеров мне все равно, - сказал он наконец.
– Просто это жизнь такая, понимаешь? Вот мы с тобой едем сейчас, как гуляем, а осенью, когда снег выпадет, от города в двадцати километрах - как на луне. Ни души нет, только река, да мороз, да рыба. Да медведи ходят, лощавую ее жрут до отвала. Красота!
– Сашка завращал глазами, пытаясь выразить переполняющие его чувства.
– А когда еще гаденышу какому-нибудь задницу прищемишь...

– Понимаю, - сказала она.
– Сам процесс нравится, значит?

– Точно, - кивнул Сашка.
– Сам процесс.

Он почему-то засмеялся и вдруг в упор посмотрел на нее:

– А у вас в Москве что, все такие тоненькие?

– В каком смысле?

– Да в прямом...
– Правой рукой Сашка вдруг притянул ее к себе - так, что ни пикнуть не успела, ни дернуться, только почувствовала, как его большая ладонь осторожно ищет под кофточкой грудь.

Она дала ему нащупать бугорок с круглой пуговкой соска (нба тебе, Юрочка!), потом высвободила руку и, не вырываясь, не царапаясь, не крича, очень спокойно ударила по лицу. Сашка сразу отпустил ее и вцепился в руль, ибо машину бросануло-таки в сторону. А она, кажется, не рассердилась даже, поправила кофту и поглядела на своего соблазнителя.

Сашка, не глядя на нее, облизнул разбитую в кровь губу.

– Я не хотела до крови... Просто чтоб ты не смел...

– А, черт, - захохотал Сашка.
– Нашло на меня, как на пацана... А ты молодец. Не думал, что в Москве такие харбактерные есть...

– А ты что, много москвичек напроверял?

Сашка заржал, будто от удовольствия:

– Не... Это я так, вообще: люблю девчонок!

– Это правильно: бабники - это научно доказано - и живут дольше, и пьют меньше.

– Да?
– радостно удивился Сашка.
– Это надо будет как-нибудь бабе моей втолковать...

– Кому?

– удивилась она.

– Бабе моей, - повторил Сашка.
– Чё уставилась? Не похож я на женатого?

Она отрицательно покачала головой.

– Ну и отлично, - обрадовался Сашка.
– А то я от них устаю, от женатых. Особенно, знаешь, бывают - ручные совсем. Даже вот напьется человек, орлом глядит, песню орет, а ведет его - баба.

– Ну а ты, - полюбопытствовала она, - тоже ручной?

Сашка улыбнулся и лизнул разбитую губу.

– Откуда я знаю? Сама суди...

Она оценила Сашкину хитрость.

– А Шварц?

– Шварц?
– Увлекающийся Сашка не заметил поворота в разговоре. - Со Шварцем какая-то история. Ему бы развестись, а он живет. Ему ж ничего, кроме воли, не надо...

Она вспомнила растерянно-нежные глаза Шварца и подумала, что чутье все-таки не обмануло ее и во всей этой истории Сашка не знает одного - как устал Шварц от своей свободы...

IV

За весь день они не встретили ни души. В конце концов она просто задремала под ровное гудение мотора, но тут дорога вывернула на заросшую кустарником кочковатую равнину, и то, что она увидела, чуть не заставило ее вскрикнуть: во весь горизонт над вершинами деревьев вставала громада ледяной горы. На много километров вокруг вся видимая земля устремлялась к ее подножию, утонувшему в глухой тайге, издалека похожей на бурый мох. Из этого мха вырастал исполинский конус - еще выше, к белоснежной вершине, овеваемой холодом неба. Над вершиной, безобидное с виду, зависло облачко пара, напоминая о том, что в недрах горы глухо идет какая-то неведомая работа.

Гора так и не отпустила их от себя. И когда вечером они сели ужинать, спрятав машину в кустах у переправы через большую реку, ее вершина по-прежнему парила над миром, как безмолвный страж. Надо было встать и уйти подальше ото всех, сесть, обернуться камушком, и просто смотреть на эту гору, и впитывать взором, впитывать... Но вперемешку шли мысли о том, какого черта она вообще оказалась здесь, в пропыленной кабине старого грузовика, и кому это было надо - столкнуть их здесь со Шварцем, потом вмешать в дело хромого, протрясти это все полторы сотни километров по бездорожью, обдать жизнерадостным Сашкиным смехом и вывалить наконец на этом берегу, в виду этой горы, с ощущением, что за эти сутки она прожила целую жизнь, хотя ничего, ровным счетом ничего с нею еще не случилось. Причем она понимала, очень слабо еще понимала, что по какому-то большому человеческому счету эта жизнь - она не то чтобы ценнее, но как-то всамделишней всего, пережитого ею самостоятельно до сих пор, за исключением некоторых мгновений детства...

А Юра - тьфу.

А может быть, это и было настоящее, которое она искала? Она ведь не знала, какое оно - настоящее.

Что-то должно было произойти. Она поняла, что к ее чувствам примешивается и страх - именно теперь, когда душа полна была восторга. Хотелось костра, но Шварц, вопреки ее ожиданиям, костер разводить запретил. Поэтому они сидели вчетвером возле гудящей паяльной лампы и слушали, как, раскаляемый струей голубого пламени, направляемого согнутой трубой, гулко ухает закипающий чайник.

– Тут вообще место такое...
– вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Сашка.

Она поняла, что ему надоело молчать и он рвется рассказать какую-нибудь историю. Желтый глаз Николая сверкнул огнем, и глухой его голос прокашлял неодобрительно:

– Что за "такое"?

– Оживленное, - уже пустился в рассказ Сашка.
– Если и возьмем кого, то тут, на этом броде. В прошлый раз майора Коблева прихватили. Вот это было дело... Голливуд!

Сашка сделал паузу и прикурил от огненной струи лампы.