Мушкетер

На самом деле я стал не просто гвардейцем. Рота господина Дезэсара служила своего рода школой для будущих мушкетеров короля. Кадеты постоянно переходили в подчинение де Тревиля. Барон Дезэсар давно смирился с таким положением вещей и нередко сам сообщал своему родственнику о кадетах, заслуживающих производства в когорту избранных.

Сразу же после зачисления в гвардейцы я сменил место жительства. Изрядно потратившись, я снял квартиру на той самой улице Старой Голубятни, где находился особняк господина де Тревиля. Квартира – громко сказано, она состояла из одной комнаты, правда, большой, но абсолютно пустой. Мушкетон спал в передней, застелив тюфяком старый топчан, принесенный моим слугой в первый же вечер Бог знает откуда.

Мушкетон обрадовался переменам в жизни едва ли не больше меня самого. По этому случаю он получил в подарок мое старое платье. Одежда оказалось великовато, но слуга мой, к прочим своим достоинствам, неплохо портняжничал. Так что в скором времени он уже с важным видом расхаживал в пышной ливрее, сшитой из моего старого темно-синего камзола.

В роте меня приняли хорошо. И, хотя большую часть свободного времени я теперь проводил с Атосом, гвардейцы Дезэсара скоро начали относиться ко мне как к своему. Правда, я заслужил репутацию, которая в другое время могла бы показаться мне оскорбительной. Я продолжал старательно избавляться от родного выговора. Признаюсь, мне частенько не хватало энергичных гасконских ругательств, но приходилось обходиться без них. Результатом этого стала уже постоянная медлительность речи. Так что не только Дезэсар, но и сослуживцы по роте вскорости стали считать меня добрым малым и хорошим товарищем, но изрядным тугодумом. Со временем я настолько привык к этой репутации, что уже сам начал ее поддерживать – путая имена, подолгу не отвечая на вопросы и делая вид, что мало сведущ в том, что было хорошо известно образованным людям из моего окружения.

Тогда я еще не знал, что эта игра может завести меня очень далеко. А началось все с неожиданной встречи.

Глава пятая, в которой я знакомлюсь с весьма примечательным семейством

После зачисления в роту Дезэсара я очень быстро обрел привычную самоуверенность. Что делать – в восемнадцатилетнем возрасте трудно оценивать собственные возможности в соответствии с реальностью. Я пребывал в полном убеждении, что обладаю выдающимися способностями и талантами. В общем, основания для этого(,) как будто бы имелись: все-таки(,) своей дружбой меня одарил едва ли не самый знаменитый из мушкетеров – таинственный Атос, больше походивший на переодетого вельможу, чем на простого солдата. Меня приняли в одну из лучших рот королевской гвардии (я считал – самую лучшую). Новые товарищи (а среди них были отпрыски прославленных французских семей) приняли меня как своего. Я стал постоянным и желанным участником товарищеских вечеринок и многочисленных эскапад, на которые были горазды молодые дворяне. Немудрено, что голова у меня слегка закружилась от столь резких изменений. Немудрено также и то, что, по юношеской наивности, я приписывал все изменения почти исключительно личным качествам, хотя и отдавал должное помощи Атоса. Он стал моим Вергилием. Этот достойный господин неизменно вызывал мое восхищение. Можно сказать, что он был единственным, чье превосходство я признавал безоговорочно.

Поведение моего друга вызывало (у меня) еще и жгучее желание разгадать тайну, которая скрывалась им не менее тщательно, чем моя – мною. Но именно поэтому я вынужден был сдерживать естественное любопытство и делать выводы из собственных наблюдений. Так, например, сцена, которую я наблюдал при нашей первой встрече, повторялась довольно часто. По меньшей мере, раз в месяц – и, как я заметил, в один и тот же день, мой старший друг напивался в полном одиночестве. Видеть его в такой период было очень тяжело. Его аристократическая бледность становилась поистине бледностью покойника, выразительные глаза глубоко вваливались, превращаясь в подобие пустых глазниц. Прибавьте к этому всклокоченные волосы, щетину, покрывавшую щеки – и вы получите портрет выходца с того света, а не благородного и царственно спокойного Атоса, каким он бывал в остальное время. По возможности я избегал в такие(эти) дни видеться с ним. Впрочем, он словно и не замечал своего одиночества. Да ему и не нужен был тогда ни собеседник, ни даже собутыльник. Я предполагал какую-то страшную тайну, скрывавшуюся в прошлом(которую хранило прошлое) блестящего мушкетера, – тайну, принудившую его скрыть имя под странным прозвищем. Впрочем, если не считать этой особенности, Атос был человеком исключительным, весьма образованным, знатоком французской истории, великолепным воином и верным, надежным товарищем. Ко мне он относился по-отечески заботливо – да и по возрасту годился мне если не в отцы, то в старшие браться. Его превосходство в вопросах чести молчаливо признавалось большинством мушкетеров и гвардейцев, и я присоединился к этому большинству без всякого внутреннего сопротивления. Не раз и не два он удивлял меня своими суждениями. Например, однажды, после стычки, в которой я имел честь участвовать вместе с одним из сослуживцев, выслушав мой рассказ (признаюсь – не без хвастливых преувеличений), он вдруг сказал:

– Портос, все эти поединки бессмысленны и даже вредны. Во всяком случае, по большей части.

– Но разве защита чести не является главным делом любого дворянина? – спросил я, пораженный его замечанием.

– Главное дело дворянина, – возразил Атос, – беззаветное служение сюзерену. Мы же проливаем свою кровь, превозносим собственное удальство и ловкость, в то время как гордиться следовало бы, лишь рискуя жизнью во имя короля и Франции.

– Вы, стало быть, одобряете эдикты, которые издает кардинал? – я не верил собственным ушам.

– Конечно, – ответил мой друг невозмутимо. – Его высокопреосвященство действует исключительно во благо Франции.

– То есть, вы предлагаете мне не реагировать на оскорбления? Не принимать вызовы? – изумился я.

– Нет, разумеется, – Атос нахмурился. – Иначе вас сочтут трусом. Нет, друг мой, вы должны отвечать на оскорбление, вы должны принимать вызов. Но вы не должны гордиться победой в подобных стычках. Его величество находит удовольствие в том, что его мушкетеры или гвардейцы одерживают верх над мушкетерами его высокопреосвященства. А кардинал с тем же удовольствием наблюдает, как его телохранители побеждают королевских мушкетеров. Кто я такой, чтобы оценивать действия властителей? Но, согласитесь, пролить кровь врага на войне – это одно, а пролить кровь такого же француза(своего соотечественника) на дуэли – совсем другое. Нам частенько приходится так поступать, но я не вижу повода для гордости и бахвальства.

Я запомнил речь Атоса почти дословно, потому что он крайне редко выражался столь пространно. Как правило, в своей лаконичности мой старший друг превосходил древних спартанцев.

Словом, как я уже сказал, Атос восхищал меня благородством и глубиной суждений, он представлялся мне полубогом.

Наверное, я мог бы считать тогдашнюю свою жизнь безмятежной. Но кое-что мешало мне быть безмятежным по-настоящему. Моя самоуверенность и наивная самовлюбленность сочетались с внутренней неуверенностью. Разумеется, это было связано с прошлым. Время от времени я вспоминал о том, что поклялся отыскать убийцу отца и отомстить ему. От воспоминания я чувствовал себя неуютно, и, стараясь уйти от прошлого, погружался в стихию бурной парижской жизни. Словно для того, чтобы даже при этом память о долге перед отцом сохранялась, я продолжал таскать во внутреннем кармане камзола его письмо, изрядно потершееся по краям. Нет, я так и не решился отправиться на розыски загадочного Исаака Лакедема. Но письмо, адресованное этому человека, постоянно находилось при мне.

Следует отметить, что одна сторона жизни парижской молодежи вызывала у меня некоторое смущение и, в то же время, жгучий интерес, простительный в моем возрасте: любовные похождения товарищей по службе. Не то, чтобы я порицал их за интрижки, напротив – я бы и сам не прочь был завести возлюбленную. Воображение частенько рисовало мне знатных красавиц, бросавших благосклонные взоры на статного молодого гвардейца. Но до поры до времени соблазнительные картины так и оставались плодом воображения – знатные дамы, которых мне доводилось видеть во время несения караула в Лувре, не обращали на меня никакого внимания; что же до их служанок, то я испытывал непреодолимое смущение в присутствии этих озорных и насмешливых девиц. Продажная любовь меня тоже не привлекала. Так что оставалось лишь мечтать, да к тому же скрывать мечты от своих новых друзей, особенно от убежденного женоненавистника Атоса.

Однажды вечером, в первых числах сентября, сменившись после караула, я возвращался домой. Задумавшись, я и сам не заметил, как оказался на Новом мосту, недалеко от того места, где совсем недолго снимал комнату по приезде в Париж. Уже наступила ночь, первая ночь полнолуния. Сена была ярко освещена круглой желтой луной. Лунный свет превращал окрестности в подобие подземного мира. То ли и в самом деле живописные трущобы, выходившие на набережную, походили на созданный адским архитектором чудовищный город Дит, то ли действительность была менее пугающей, и все страхи рождались лишь моим воображением, распаленным неудачами и бесплодным ожиданием.

Так или иначе, я взошел на мост и остановился точнехонько посередине, глядя в черную глубину. Плеск воды, казалось, влек меня прыгнуть и укрыться там, на речном дне. С содроганием я представил себе, сколько несчастных покоится там, несчастных, которые свели счеты с жизнью – или стали жертвами ночных грабителей, избавившихся от тел таким(этим) способом. Одна лишь мысль о том, что после смерти я окажусь в таком обществе, мгновенно излечила меня от слабой тяги к самоубийству – если только она и правда почему-то зародилась на дне моего сознания.

Внезапно я услыхал слабый крик на берегу. Поглядев в ту сторону, откуда он донесся, я увидел фигурку, бежавшую вдоль реки, которую преследовали две столь же темные фигуры. Я бросился к ним навстречу. Уже через мгновение стало понятно, что два явных разбойника (таких немало было в окрестностях Нового моста) угрожали женщине. Сердце мое забилось – не от бега, разумеется, но от предчувствия рыцарского приключения. В молодости каждый мечтает о чем-то подобном.

– Не бойтесь, сударыня! – воскликнул я, преграждая дорогу двум негодяям. К большому моему разочарованию, те даже не сделали попытки сопротивляться и продемонстрировали куда больше прыти в спешном отступлении, чем ранее – в нападении на беззащитную жертву.