Мусульманская Русь

А вот для Лесьера эта история вышла изрядным огорчением. Вместо нормальных сражений и славы — бесконечные переходы, выстрелы из-за угла. Нормального вхождения в должность не получилось. Даже с собственными солдатами и другими офицерами полка толком не познакомился и не очень представлял, чего от них стоит ждать. Первая кампания в его жизни, и страшно хотелось зарекомендовать себя самым лучшим образом.

Лесьер сам прекрасно понимал свою неопытность и с замиранием сердца ждал своего первого сражения. Пока что он старался быть справедливым и разумно спрашивал совета при затруднениях у командира эскадрона Осьмы Бибикова. Тот был, что называется, из хорошей семьи, но уже по одному имени легко было догадаться — родился восьмым и, соответственно, без особых средств. Поэтому, будучи всего на пару лет старше Лесьера, с малолетства попал в армию и имел несколько наград. Повышению мешал только возраст и отсутствие военных действий. Вот Осьма и дождался своего заветного часа. Проблемы в подразделении ему были совершенно ни к чему, и он старался передать свои знания молодому офицеру без насмешек и очень доброжелательно.

Бибиков управлял своим эскадроном как хорошо знающий жизнь старый солдат, закрывающий глаза на мелкие нарушения, но твердо насаждая дисциплину в подразделении и соблюдая справедливость при разборе. Постоянно следил за питанием и здоровьем людей и, что не менее важно, конского состава. От его зоркого взгляда ничто не ускользало, но при необходимости вполне мог проявить и разумную гибкость. Если дело не касалось прямых обязанностей подчиненного, глаза иногда закрывались и зрение туманилось. Что еще надо, чтобы солдаты любили своего командира и были готовы идти за ним?

На бешеной скорости прискакал вестовой. Драгуны видели, как он о чем-то поговорил с Бибиковым и помчался дальше. Капитан махнул рукой, и горн сыграл построение. Прозвучала команда «по коням», и все мгновенно взлетели в седла.

Сержант Ахманов, прикрепленный к Темирову капитаном для помощи и подсказки, негромко сказал:

— За холмами заметили большую группу людей. Поляки.

Откуда он всегда все про всех знал, Лесьер так и не понял, но это было иногда очень удобно. Темиров не стеснялся при случае и совета спросить у нижестоящего по званию, если была необходимость. Ему батюшка часто говорил, что лучше поинтересоваться у знающего, чем сделать самому и опозориться. Эти суждения он хорошо усвоил и неоднократно убеждался в их справедливости.

Ахманов уже двадцать лет не слезал с коня и представлял собой классического ветерана. Многократно раненный и неизменно возвращающийся в полк, маленький рост, кривые ноги, при немалой силе, седая голова и роскошные усы. Собственная, богато украшенная, а не уставная сабля, добытая в последней войне с турками, и только ему такое могло сойти с рук. На пяте сабли имелись совершенно неуставные надписи. На арабском: «Во имя Бога благого и милосердного!», «О победитель! О заступник!». По обуху — на русском: «Суди Господи обидящьия мя. Побори борющьия мя. Прими оружие и щит и возстани в помощь». Вторую на трофейном клинке явно делали уже позже.

Ахманов имел два ордена «Мужества», высшей награды для низших чинов, и прекрасно знал себе цену. Мог и надерзить любому, а уж разжаловали его, судя по разговорам, не меньше трех раз. Каждый случай — за пьянку и драку, причем последствия для противника обычно были плачевны. На самом деле дрался он гораздо чаще, а уж пил по-черному, но тут уж замять не получилось — слишком тяжкие травмы. Бибиков, усмехаясь в усы, по этому поводу говорил, что сержант живет полнокровной жизнью только на войне. Там от него масса пользы. А в мирное время совершенно неспособен вести себя прилично.

Скоро к ним присоединился и второй эскадрон, и две сотни всадников отдельными колоннами выехали на поле, разворачиваясь для атаки. Прямо перед ними торопливо сбивались в каре сотни людей. На большинстве даже не было формы, одеты в самые разнообразные крестьянские армяки и городские костюмы. Часть была вооружена только холодным оружием, и лишь немногие имели мушкеты и охотничьи ружья, но паники не наблюдалось. Поляки привычно становились на колени и целились в драгун из самого разнообразного огнестрельного оружия. Ждать дальше не стоило — это даже Лесьер понимал.

— Эскадрон! — крикнул Бибиков. — Шагом!

Командир второго эскадрона сдублировал команду, и всадники двинулись вперед. Поляки открыли беспорядочный огонь, но расстояние было еще слишком велико, и попаданий не было. Они стреляли вновь и вновь, и несколько драгун рухнули на землю. Один быстро отполз в сторону. Меньше всего ему хотелось, чтобы свои же товарищи затоптали.

Драгуны приготовили свои карабины.

— Эскадрон! Приготовиться!

Лесьер извлек из кобуры пистолет и прицелился в толпу.

— Эскадрон! Огонь!

Гремели выстрелы с обеих сторон, опять упали несколько драгун в строю. На земле билась раненая лошадь. Над пехотным квадратом висело облако порохового дыма, мешая смотреть. Он поспешно выстрелил, убрал разряженный пистолет и перехватил повод левой рукой.

— Эскадрон! Рысью!

Лесьер судорожно сжал рукоять сабли, просовывая руку в петлю. Это делалось для того, чтобы ее нельзя было выбить. Страха не было. Было изрядное удивление. Вот это и есть бой? Вытащил левой рукой второй пистолет и какое-то время не мог понять, почему неудобно держать повод. Потом догадался.

— Эскадрон! Галопом!

Драгуны взревели: «Алла!» — и пришпорили коней. До столкновения оставались считаные мгновения.

Ряды поляков тоже поредели под обстрелом, но они продолжали стрелять в упор. Пуля просвистела совсем рядом, однако первые ряды драгун уже врезались в строй врага. Лесьер выстрелил прямо в лицо замахивающегося на него штыком человека и, не глядя бросив пистолет в кобуру, начал работать саблей.

С диким криком, совершенно не слыша себя, он махал клинком, стремясь попасть по рукам, тянущимся, чтобы стащить его из седла, по головам и куда попало, совершенно забыв все наставления по фехтованию. Он просто бил яростно и слепо всех, кто стоял на его пути. Вот раскалывается голова одного, вот другой роняет копье и хватается за разрубленное плечо. Рядом сражаются товарищи, но он почти их не видит. Все внимание направлено вперед и на угрожающих ему людей.

Почти человеческими голосами вскрикивают раненые лошади, одна из них валится набок, подминая под себя всадника и не успевших отскочить поляков. Дико бьет копытами, и не дай Аллах попасть под удар. Крики убиваемых и раненых людей стоят над полем, гремят выстрелы, звенит сталь оружия. Рубить… Колоть… Топтать… Мыслей в голове нет. Есть враги, пытающиеся его уничтожить. Вот еще один сшибается Орликом, другой, воя от боли, зажимает рассеченный живот, из которого вываливаются почему-то синие кишки. Лесьер неожиданно обнаруживает перед собой пустоту. Он прорвался сквозь строй, и конь несет его дальше.

Рядом обнаруживаются и другие драгуны. Ахманов, скалясь жуткой улыбкой, делает хорошо понятный жест, и Темиров, сообразив, кричит сорванным голосом, собирая солдат. Горнист не находится, но, повинуясь командам, драгуны разворачиваются для новой атаки, задерживаясь, только чтобы проверить сбрую. Лесьер вытянул руку с саблей, указывая на распавшийся вражеский строй, и вонзил шпоры в бока Орлика. С криками и свистом почти полсотни драгун понеслись за ним. Туда, где еще сражались недобитые остатки поляков. Когда драгуны ударили в тыл, сопротивление окончательно прекратилось.