Мутные воды Меконга

Но как-то раз я так размечталась, что внезапная мысль вдруг стала обретать очертания. Почему бы ей не приехать сюда и не навестить меня? Я знала язык и местность. Я могла бы защитить ее, нести свой и ее рюкзаки, следить, чтобы она хорошо питалась и каждую ночь проводила с удобством. Такой образ жизни ей не в новинку. Я уже представляла выражение ее лица, когда она впервые увидит рынок…

Эта идея, стоило ей поселиться в моем воображении, начала разрастаться в голове, как сорняк. Уже много дней я пыталась выкроить спокойную минутку, чтобы выразить свои мысли и записать их последовательно и убедительно. И вот время пришло, и слова сами посыпались на бумагу. Я восторженно строчила: «Тонкинские Альпы… журчащие ручейки и горчичные поля… встречу тебя в Ханое… поезд в горы… ярко-красные тюрбаны, ладони в пятнах голубой краски… буйволы с блестящими спинами… сонная послеобеденная тишина…»

Дописав, я аккуратно сложила листок и спрятала в рюкзак. Подожду и отправлю, когда вернусь в Ханой. Слишком уж важное это письмо, чтобы затеряться в пути.

Дождь шел неделю без перерыва. Туман лежал на полях плотным тяжелым покровом и проникал сквозь открытые окна. Одежда, развешанная на потолочных балках, отяжелела от сырости, а мой маленький кассетный магнитофончик попищал и умер. Я несколько раз пыталась согреть его над очагом, а братья разгневанно трясли, но напрасно. Все вели себя беспокойно, курили чаще и оставляли на земляном полу грязные следы. Лишь старая бабушка, глава семьи, женщина с гладко зализанными волосами, высокими скулами и очками с толстыми стеклами, не поддавалась всеобщему унынию. Она часами сидела неподвижно; лишь ее рука с иглой порхала над вышитыми свадебными брюками.

На третий день мне принесли крошечную девочку-грудничка, ей не было и года. Она упала в огонь в соседской хижине; рука ее распухла и окрасилась в отвратительный фиолетовый цвет вокруг двух глубоких ожогов-кратеров, которые уже успели загноиться. Раны были грязными, их обернули старыми тряпками, и девочка беспрерывно плакала. Стоило мне приблизиться к ней, как она начинала выть еще сильнее и писалась на шестилетнюю сестренку, которая несла ее привязанной к спине. Я испугалась и не смогла обработать раны самостоятельно, вместо этого приказала сестре промыть ожоги с мылом и теплой водой и спросила старика, какие лекарства они используют. Тот достал из-за пазухи тюбик с кремом, держа его бережно, как крошечную пташку. Это было антигрибковое средство, гуманитарная помощь от Красного Креста. Я намазала ожоги ребенка тройной дозой антибиотика и пообещала делать так каждый день, если они, в свою очередь, пообещают наложить на рану чистую повязку. С тех пор девочку приносили ко мне в один и тот же час, и я с содроганием ждала предвестников ее появления: сперва близящийся вой, затем запах свежей мочи и, наконец, полные ужаса и слез глаза, которые округлялись от страха при виде меня.

Другие дети летали из дома на улицу и обратно, словно колибри; мальчишки обычно топали, а девочки ступали тихо, заведя одну руку за спину и поддерживая младенцев, выглядывавших у них из-за плеча. Они играли группами по двое-трое и свободно вбегали в любой деревенский дом. Сама я в детстве посещала западную среднюю школу, где царила строгая иерархия и семиклассники не стали бы играть с шестиклассниками ни за какие коврижки. У нас считалось, что лучше переболеть свинкой, чем возиться с младшими братьями и сестрами. Поэтому мне было странно видеть, что для этих детей ни пол, ни возраст не имели значения. От самого старшего до самого младшего, они оберегали и опекали друг друга, и как приятно было на это смотреть! Когда я дала четырехлетней девочке коробку с печеньем, та с раскрытым ртом и изумленными глазами взяла ее, тут же побежала к другим детям и только тогда ее открыла. Коробку передавали из рук в руки, и каждый брал только одно печенье, после чего ее вернули мне — там все еще оставалось больше половины. Когда я дала крекер девятилетней девочке, та тут же протянула его младенцу у себя за спиной. Я дала ей второй — и она снова отдала его ребенку. Пришлось давать по два сразу, но даже тогда, стоило малышу потянуть ее за сережку, как он получал оба печенья, и так продолжалось до тех пор, пока он не наелся. Здесь никто не внушал мальчикам-подросткам, что маленькие дети — это скучно, поэтому стоило какому-нибудь карапузу подойти к мужскому очагу, как его тут же подхватывали чьи-нибудь сильные руки и прижимали к лицу или раскачивали как самолетик. Если бы не травмы, которые, к счастью, случались редко, и не плохие зубы, у этих детей была бы идеальная жизнь. У каждого имелось не больше двух платьев, непременно темные, чтобы грязь и износ не были так заметны. Никто никогда не приказывал им вытереть нос, единственная забота — вымыть ноги вечером. Они спали с родителями, писали по углам, и если кто-то хулиганил, посыпав головы своих тетушек рисовой шелухой, вместо ругани он слышал лишь смех. Но лучше всего было то, что, когда родители шли на работу или в гости, детей всегда были рады взять с собой. Как и меня.

Когда дождь наконец прекратился, старый патриарх встряхнулся точно после долгой спячки и жестом позвал меня на улицу. Я провела весь день, наблюдая, как две дюжины мужчин строят хижину, а когда вернулась, взглянула на наш дом новыми глазами. Все строение было возведено без единого гвоздя. Опорные балки были огромными — я едва могла обхватить их руками. Однако мне не попадались в округе деревья такого диаметра. Одна только кровля весила несколько тонн. Дерево здесь было в таком дефиците, что женщины выкапывали корни на растопку — непростая работа. Откуда же взялась вся эта древесина?

Старик оглянулся и кивнул, затем подсыпал в трубку табаку и нацарапал кое-какие цифры на земляном полу. Дому уже более тридцати лет — по меркам зао, совсем древний, но построен он так добросовестно, что ни один термит до сих пор не поселился в балках. Массивные опорные столбы притащили за пятнадцать километров из одного секретного места на границе с Китаем. Десятеро мужчин и четверо буйволов трудились двадцать дней, чтобы доставить в деревню сотни тонн строительных материалов, после чего две дюжины родственников работали всю зиму, чтобы завершить строительство. Прежде чем построить дом, сделали все необходимые жертвоприношения, а в качестве дополнительной меры предосторожности столбы и балки три года вымачивали в воде, чтобы предотвратить заражение древоточцами. Этот дом, торжественно заявил старый зао, будет защищать и греть еще его праправнуков. И я вдруг увидела нечто большее, чем грязный пол и закопченные стены, развешанное под потолком мокрое белье и шмыгающих носом мальцов. Я увидела наследие, оставленное одним человеком своей семье и клану, фундамент, на котором можно было построить будущее, семейный очаг.

И старик уже планировал кое-какие улучшения, невзирая на нынешнюю свадебную дилемму. Через несколько лет он купит водяной насос и установит его у ближайшей речки, чтобы на несколько часов в день можно было включать десятиваттовую лампочку. Нескольких поросят уже приговорили к участию в церемонии ублажения духов и предков, которая привлечет удачу ко всем будущим начинаниям. Старик даже собирался купить маленький стереомагнитофон, который в один прекрасный день наполнит дом трескучим звуком и ритмами диско. Однако с этим придется подождать. Он боялся, что батарейки станут постоянной статьей семейных расходов, а молодое поколение будет лишь сидеть и слушать музыку и не захочет идти на поля и выполнять свою работу.

Сарай, водопровод, холодильник и лед — все это были мечты, которые смогут осуществить лишь его дети, а может, и дети его детей. Но его это не волновало. Старик сидел в своем кресле, вороша угли в очаге, чтобы согреть чаю, а вокруг бегали босоногие внуки — и он выглядел так, будто у него уже все есть.

Я в последний раз пообедала с семьей и взвалила рюкзак на спину. Казалось, они даже не заметили моего ухода и приняли скромный дар наличными, едва кивнув головой. Когда я прощалась, никто не отвлекся от своих домашних обязанностей. Лишь дети бежали за мной по тропинке, подпрыгивая, как оленята, и смеясь над моей неуклюжей походкой.

На обратном пути в Шапу меня грело приятное чувство, что так и должно быть. И если я вернусь через десять лет, они поприветствуют меня таким же легким кивком и нальют чаю.

В Шапе меня встретили улицы, завешанные красными флагами, и процессия пожилых мужчин в военной форме, украшенной старыми медалями. Отмечали двадцатилетний юбилей падения Сайгона; правительство устроило грандиозное празднование с военными маршами, а по телевизору шла трансляция с улиц Хошимина и Ханоя — парады танков и солдат длиной в милю.

Вечером за горами разыгралась гроза, и небо осветилось вспышками и зарницами. Это необычное событие заставило жителей высыпать на улицы. Свет мигнул и погас, и всем постояльцам выдали по двухдюймовому свечному огрызку, который помог им добраться до комнат. К вечеру следующего дня электричество так и не включили, и по городу со скоростью ветра распространились ужасные слухи. Якобы китайцы напали на Лаокай, Шапа отрезана и мы окружены. Правительство отключило свет, чтобы напомнить гражданам о военных лишениях. Кого-то ударило током, когда он воровал электричество, подсоединившись к проводам под напряжением, и его поджарившийся труп и сейчас болтается на ветру у подножия горы. Большинство жителей Шапы никогда не были в Хошимине и знали об обстоятельствах его взятия очень мало. Однако они поднаторели в искусстве устраивать парады побед. Века беспрестанной оккупации и военных действий обеспечили правительству неисчерпаемый источник побед, которые можно было праздновать, и люди уже на автомате махали миниатюрными коммунистическими флажками и кланялись старикам с ленточками на груди. Лишь горные племена не понимали, что происходит, и стояли в стороне с озадаченными лицами или использовали флажки в качестве платков, подтирая носы привязанным к спинам младенцам. Я задумалась: не символично ли это и будет ли жизнь в горах и дальше течь неизменно?

17. Пути расходятся

Мамочка, привет!

Я нашла турагентство, в котором мне пообещали продлить визу на тридцать дней. Через час они перезвонили и сказали, что смогут продлить только на пятнадцать. Еще через десять минут выяснилось, что на пять. Все дело в том, что близится юбилей Южного Вьетнама и правительство хочет очистить страну от американцев и тараканов.

Потом я посмотрела на дату своей визы и поняла, что «3» легко можно исправить на «23», что я и сделала. После чего отнесла паспорт одному старичку в старом городе, который занимается китайской резьбой по дереву. И спросила его, не мог бы он в точности воспроизвести одну из тех истертых печатей, что ставят для продления виз в провинциальных городах.