Муж в обмен на счастье

– Дин, а Танька где? Ее что, до сих пор дома нет?

Дина, подхватив покрепче извивающееся Ксенькино тельце, повернулась всем корпусом к мужу, взглянула злобно ему в лицо. Черт, трезвый. Надо же. И не наедешь теперь на него. Ишь, сколько строгости в голосе – Таньку он потерял… А смотрит-то, смотрит на нее как! Будто она и не жена ему, а так, посторонняя тетка…

– Дин, Танька где, спрашиваю? Времени – десятый час!

– Не знаю. Придет, куда денется.

– Слушай, я тебя не понимаю… Вот живу с тобой пятнадцать лет и все никак понять не могу! Хотя бы к собственному ребенку интерес материнский у тебя должен проявиться? Нельзя же так жизнь прожить – овощем огородным! Ну ладно – учиться ты не захотела. Это понятно. Не всем дано. Работать тоже не хочешь – воспитание, говоришь, не позволяет. Ну а как мать? Ведь должна же ты была хоть в чем-то состояться, черт тебя подери!

– Слушай, – сжав губы, прошипела Дина, – ты чего на меня завелся с полуоборота? Пришел и завелся… Чем это я мать плохая? Мать как мать…

– Ага, мать… У тебя дочь раскраску наводит как путана в пятнадцать лет! Я недавно на улице ее увидел – меня чуть кондратий не хватил! Глаза-губы намалеваны так, будто прямым ходом на панель собралась…

– Ну и что? Я тоже в школе вовсю красилась! Не помнишь, что ли? Просто нас гоняли тогда за это, а сейчас им можно… И вообще, сейчас мода такая…

– Ой, да какая мода… Просто тебе глубоко плевать, что из нее вырастет. Не пришла вовремя домой – и ладно, и черт с ней…

– Слушай, кончай, а? Хватит наезжать! Лучше ребенка возьми, у меня уже руки отваливаются! Раз ты такой хороший отец, так и на, возьми, помучайся хоть часок!

С остервенением сунув в руки мужа заплакавшую Ксеньку, Дина плюхнулась в старое, неудобное и твердое кресло, сердито уставилась в телевизор. Красивая ведущая программы «Время» деловито вещала что-то с экрана, широко распахнув черные умные глаза. Дина ее не слушала. Не выплеснутое наружу раздражение давало о себе знать – колыхалось вязкой жижей где-то внутри, подступало к самому горлу, мутило нервной тошнотой голову. Не выдержав, она резко повернулась к мужу, ласково воркующему на смешном языке с успокоившейся и даже чуть повизгивающей от удовольствия Ксенькой, проговорила тихо и язвительно:

– А позволь мне, плохой жене и плохой матери, овощу огородному, спросить: ты где был так долго?

– Работал, где… – ответил Димка.

– У тебя же до шести рабочий день! А время – десятый час! Опять по бабам шастал?

– Грубо, Дина, грубо… – чуть усмехнувшись, обидно и спокойно проговорил Димка. – И где ты этой пошлости карикатурной набираешься? Еще бы скалку в руки взяла…

– И возьму в другой раз! Так огрею, что глаза из орбит выскочат!

– Да уж… Видимо, правду говорят, что уровень жизни на воспитание не влияет… Откуда в тебе это, Дин? Ты же в нормальной вроде среде выросла! Откуда из тебя столько дерьма да пошлости лезет?

– Ну да, – язвительно проговорила Дина. – Зато ты у нас не пошлый. Ты просто бедный. И потому по бабам не шастаешь, да? Оно конечно, оно денег требует, это дело. А у тебя их сроду нету.

– Дин, вот про деньги не надо, ладно? А то заведешься опять и не остановишься.

– А чего мне заводиться? Мне и заводиться не надо! Я давно уже заведенная! А еще – голодная и злая!

– Ну да. Злая. Это уж точно. Это ты правильно сейчас сказала.

– А ты чего хочешь, чтобы я добрая была, что ли, при такой жизни?

– Да какой? Какой жизни? – раздраженно проговорил Дима. – Чего ты меня заводишь опять этой своей жизнью? Ты что, так уж плохо живешь? Да все сейчас так живут! Или ты в отличие от других милостыню в переходе просишь?

– Да лучше бы уж милостыню, чем так… – тихо и мстительно проговорила Дина, наблюдая за пробежавшей по мужниному лицу тенью ярости. Ишь, глазом как сверкнул. Кот камышовый. А ведь вывела она его таки из себя! Все правильно. Так ему и надо. Сам пришел неизвестно откуда, еще и обзывается… Хотя чего это – неизвестно? Все ей известно, между прочим. Только Димке знать вовсе об этом необязательно…

– Лучше, говоришь? – тихо переспросил Димка, едва сдерживаясь. – А ты ее просила, что ли, милостыню-то? У тебя что, опыт есть? Да ты и представить себе не можешь, какова она, настоящая бедность… Ты ее, настоящую-то, и не нюхала! Вот если бы пожила в ней, как другие жили…

– Другие – это кто?

– Да никто! Это я так, к слову.

– Ну-ну… Когда сам заработать не можешь, всегда лучше других в пример приводить…

– Да где, где я тебе заработаю?

– Другие же зарабатывают! – старательно сделала акцент на слове «другие» Дина. – Не хотят в бедности жить и зарабатывают!

– Ага! Вот идут и так себе просто зарабатывают! Нанимаются к богатому дяде, и он им платит по их потребностям! Чем больше потребностей, тем больше зарплата! Здорово! Вот где бы только дядю такого найти! Извини, я пока не нашел…

– Плохо ищешь.

– Ну да. Плохо, конечно. Плохо я ищу черную кошку в темной комнате. Тем более, если ее там отродясь не бывало. Богатый дядя добрым не бывает, Дин. Богатый дядя дураков любит, которые на него вкалывают за копейки и копейкам этим еще и радуются.

– А ты, значит, вкалывать не хочешь. И копейкам радоваться не хочешь.

– Да, не хочу.

– Ну что ж, знаем… Слышали ваши военные песни, не впервой… А может, ты и детей своих кормить больше не хочешь? У тебя, между прочим, их двое. Ты не забыл?

– Нет, не забыл.

– А ну, дай сюда ребенка! – неожиданно резво подскочила тут Дина. Даже сама удивилась этой своей прыти, будто вязкое раздражение внутри булькнуло фонтаном и подняло ее на ноги. – Не хочет он, видите ли, на дядю работать! Зачем женился тогда?

– Да дурак был…

Сунув Дине в руки вновь захныкавшую Ксеньку, он развернулся и быстро ушел на кухню. Сбежал, значит. Ну-ну. Неприятно, конечно, про себя правду слушать. Потому и хамит. Хотя по большому счету он прав, конечно. Она ж не дура, она понимает, что настоящие деньги зарплатой наемного работника не добудешь. Но только этот «большой счет» к Димке все равно никакого отношения не имеет. Потому что если б даже и свалился ему на голову вожделенный первоначальный капитал, о котором он так страстно мечтает, все равно бы ничего из него не вышло. Не сможет он свое дело раскрутить. Не хватит его на это. Порода мужицкая не та. Нет, он не дурак, конечно, но тут и не в уме особенном дело… Тут хватка нужна, особая жадная и наглая страсть нужна… Даже жалко его. Вот вбил себе в голову, идиот, эту мечту про первоначальный капитал – и носится теперь с ней, как дурень с писаной торбой…

Усмехнувшись, как ей показалось, по-женски мудро, Дина перекинула с руки на руку Ксеньку и проследовала за мужем на кухню.

Димка сидел за столом, сложив подбородок в ладони, изучал незатейливую лубочную картинку на стене. Цветочки в вазочке. Аккуратные красные розочки, развернутые старательно выписанными головками к зрителю. В ясных коричневых глазах его стояла ненависть. Сочная, звонко дрожащая ненависть. Лед в стакане с виски. Красиво, черт. Как там в песне поется? «Ты любила холодный, обжигающий виски»? Точно, любила. Это про нее. И сейчас любит. За эту вот звонкую ненависть и любит. Что ж, сиди, ненавидь. Все равно никуда не денешься. При мне будешь. Что с ненавистью, что без ненависти…