Мужчина в доме. Ленинградская повесть

– Смотри мне в глаза, Максимка, – говорила она. – Подошёл к переходу, остановился… что надо сделать?

– Посмотреть налево.

– Что дальше?

– Дойти до середины, посмотреть направо.

Маленький Максим – и большой, пугающий размерами и звуками город.

Началась его новая, почти взрослая жизнь. После школы он возвращался по Литейному домой, переодевался. Доставал продукты – хлеб, масло, колбасу, яйца, молоко, – хранившиеся в авоське на форточке за окном. Есть хотелось, но стряпать, кашеварить – лень. Максим ограничивался бутербродами или готовил на скорую руку упрощённый вариант гоголь-моголя: выливал в кружку два сырых яйца, крошил кусок батона, солил, добавлял немного молока, перемешивал… И пожалуйста – фокуспокус! – вкуснейший перекус готов!

Осенью и зимой у него появилась новая обязанность – топить круглую печь, обшитую гофрированным железом.

Дрова семьи хранились в подвале во втором дворе, рядом – поленницы соседей, никто не отгораживал их друг от друга. Максим приходил с тяжёлым топором и там же, в подвале, колол сухие чурбаки, складывал дрова в холщовый мешок и на плече нёс домой. Лестница крутая, потолки в квартирах высокие – мальчишке непросто приходилось, но к третьему классу он вырос, окреп, мешок загружал уже полностью и лихо взлетал с поклажей на свой четвёртый этаж.

Из довоенных впечатлений Максиму больше всего почему-то запомнились их воскресные семейные завтраки: селёдка в масле с репчатым луком и варёная картошка.

Всё было прекрасно, страна пела бодрые песни о мире («Наш паровоз вперёд летит», «Утро красит нежным светом»), но в Ленинграде с тревогой поговаривали о войне – возможно, под впечатлением недавно закончившейся Финской кампании.

Родители тем не менее уверенно смотрели в будущее, и в мае сорок первого папа сказал, что мама в положении, а в конце декабря у Максима появится брат Сашка.

* * *

По данным Госметеослужбы, 22 июня 1941 года в Ленинграде температура воздуха ночью составила +11,3 градуса, а днём поднялась до +19. Осадков не наблюдалось.

Война грянула внезапно. Сосед Толя получил повестку в военкомат, дядю Петю отправили на переподготовку. Немцы приближались. Началась эвакуация [4] предприятий, театров, военных училищ Ленинграда.

Эвакуация – это слово поначалу давалось Максиму с трудом, а про военные училища и театры он уже раньше слышал.

4

Эвакуация – перемещение людей в безопасные районы.

Война не укладывалась в его голове. Они с ребятами во дворе играли в войнушку, где всё понарошку. Это всегда казалось просто забавой, а тут…

Как-то в последних числах июня отец рано вернулся с работы и сказал сыну, что они вместе пойдут в магазин на Литейном – тот, что за улицей Некрасова.

По дороге мальчик узнал о предстоящей командировке отца: он будет сопровождать до Урала эшелон, на котором вывозят станки, а сейчас Максим поможет ему донести продуктовые сетки.

В магазине отец попросил десять буханок хлеба. Продавец насторожился, долго выяснял, зачем столько, рассматривал командировочное удостоверение, позвал ещё кого-то, а потом отпустил-таки хлеб.

Тогда в Ленинграде уже ограничивали продукты. Однако у большинства сверстников Максима, да и у взрослых соседей и знакомых сохранялось стойкое ощущение, что война ещё далеко, война их не коснётся… Понимание приходило постепенно.

На улицах появились дружинники [5] с красными повязками. Они следили, чтобы не было паники, чтобы сохранялась видимость нормальной жизни, помогали милиции поддерживать порядок.

5

Дружинник – человек из народной организации, которая помогает милиции следить за порядком.

Город притих, словно кот, прижавший уши.

Конец июля. Юнкерсы [6] ещё не успели долететь до Ленинграда.

Отец приехал из поездки контуженным – поезд, на котором он возвращался домой, попал под бомбёжку в районе Мги. Отец успел выскочить из вагона, но его сшибло взрывной волной и засыпало землёй.

Наступила ночь, рядом никого живого, железнодорожный персонал для восстановления путей так и не появился. Утром мимо проходили мужчина и женщина, услышали его слабый голос и откопали.

6

Юнкерс – марка немецкого военного самолёта.

Голова кружилась, тошнило. Немного придя в себя, отец вернулся в свой вагон, взял документы, вещи и, преодолевая слабость, пешком направился к следующей станции. Он ещё не знал, что немцы перерезали железную дорогу и его поезд оказался последним. Через некоторое время отца, шагающего с чемоданом по шпалам, остановил красноармейский дозор и препроводил в штаб. Перед тем как отпустить, его долго проверял суровый особист [7] в фуражке с синим околышем и стальными зрачками.

7

Особист – сотрудник особого отдела военной контрразведки.

Война оказалась вовсе не весёлой игрой, она вползала в судьбы и семьи.

Старшеклассников из школы Максима, соседей по двору (Алика из квартиры напротив, вихрастого Степана, задиравшего подол девчонкам) и ребят из офицерского общежития на Артиллерийской – всех, кому исполнилось шестнадцать, – отправили на строительство оборонительных сооружений на Лужском рубеже, под Гатчиной и Колпино.

Максим со сверстниками надолго уходил на станцию Рыбацкое – на Сахалин, как они говорили, – встречать и провожать воинские поезда. Пока всё казалось им развлечением, будто в книге с приключениями или в рассказах Гайдара про Мальчиша-Кибальчиша.

Только вот, в отличие от рассказов Гайдара, сразу после начала войны объявили об обязательной светомаскировке: в городе не должно быть светящихся окон, на ночной улице – фонарей. Всё могло стать сигналом и мишенью для вражеской авиации. Максим удивлялся: немецкие самолёты никогда не доберутся до Ленинграда – зачем тогда нужна светомаскировка?

Его родители тоже считали, что война не дойдёт до города. «Броня крепка, и танки наши быстры!» – нет нужды паниковать. И мама будет рожать дома.

В августе родителям сообщили, что школа у Преображенской церкви, в которой Максим отучился три класса, работать не будет.

Число школ в городе сократилось: теперь не всем его ровесникам удавалось до них добраться. С осени начались перебои с продуктами. В домах не было тепла, освещения, воду тоже перестали подавать. Жители экономили силы – старались меньше двигаться.

В ночь с 6 на 7 сентября – первый авианалёт. Взрывы на Невском были слышны у них дома, а утром о бомбёжке сообщили по радио.