Мужчина в меняющемся мире
Шрифт:
Современная социология и психология отцовства уделяют много внимания социально-экономическим, расовым, этническим и иным вариациям и группам, включая нетрадиционные и маргинальные формы отцовства: отцы, живущие отдельно от своих детей, приемные отцы, отцы-одиночки, отцы-геи. Это делает научные обобщения менее глобальными, зато более конкретными и реалистическими, позволяя выходить с определенными социально-политическими инициативами и программами.
Новые исследования отцовства не отменяют и не обесценивают старые, традиционные подходы. Мы видели выше, что на психику ребенка часто влияет не столько реальный, физически присутствующий отец, сколько воображаемый. Сейчас, когда многие дети реально живут без отцов, виртуальное отцовство стало еще важнее. Матери-одиночки часто сознательно
Вот что ответил на вопрос корреспондента радио «Свобода», как повлиял на него отец – поэт Владимир Лифшиц, известный русский писатель, много лет назад эмигрировавший в США, Лев Лосев:
Я прямо ответить на этот вопрос не могу, потому что за исключением самого раннего детства, младенчества, у меня не было постоянного непосредственного общения с отцом. Моих родителей развела война. В конце 44-го года отец демобилизовался по ранению, вернулся, но со мной и с матерью прожил всего месяца четыре, потом я приходил к нему по воскресеньям, пока в 50-м году он не переехал в Москву. Он спасался от возможного ареста в Ленинграде, потому что он тогда был одним из ленинградских безродных космополитов. Так что видеться я с ним стал всего четыре-пять раз в год, когда ездил в Москву на каникулы и когда он приезжал в Ленинград. Наверное, благодаря той дистанции отец приобрел для меня почти мифические черты в моем детском сознании. Я мучался оттого, что никогда не смогу быть таким, каким бы он хотел меня видеть, то есть таким, как он, – что не вырасту таким же высоким, таким же мужественным, не научусь так же хорошо играть в пинг-понг или на бильярде. Не говоря уж о шахматах, в которых никогда ничего не понимал. Кстати, все так и получилось – я и ростом невысок, и играть ни на чем не умею. Но, главное, что я к этому недосягаемому идеалу отца тянулся. И если я не законченный негодяй сегодня, то благодаря, думаю, этому влиянию. Только когда мне уже было лет за 30, у нас с ним установились отношения, полные откровенности и взаимопонимания, но я уже тогда доживал последние годы в России, а он – на свете.
Таких признаний о влиянии физически отсутствующего, но духовно присутствующего отца всегда было много. К сожалению, психология этой идентификации, как и вообще виртуальное отцовство, изучена недостаточно.
Чтобы понять психологию отцовства, его нужно представить не только в контексте семейных отношений, но ив системе мужской идентичности. Вопрос «зачем ребенку нужен отец?» превращается в вопрос «зачем отцовство нужно мужчине?». Сколько-нибудь подробно разработанных и эмпирически доказанных психологических теорий, систематически описывающих трансформацию отцовских переживаний на разных фазах мужского жизненного пути, я не знаю, но отдельные аспекты и стороны этого процесса изучаются активно, а именно:
1) переживания, связанные с ожиданием ребенка,
2) непосредственное участие отца в родах,
3) субъективная значимость общения и взаимопонимания с ребенком,
4) ретроспективная оценка своих отцовских качеств, успехов и поражений и
5) широкий круг вопросов, который я условно называю символическим отцовством.
По всем этим вопросам современные мужчины существенно отличаются от прошлых, хотя здесь есть важные внеисторические и кросскультурные константы.
Что значит для мужчины ожидание ребенка, и как он реагирует на его появление на свет? В Новое время роды были для мужчины волнующим, но малопонятным событием, от которого его обычно держали в стороне. Субъективное отношение отца зависело, с одной стороны, от его чувств к матери ребенка (роды были опасным и мучительным процессом, к которому любящий мужчина не мог относиться равнодушно), а с другой – от того, был ли этот ребенок желанным. Если эти чувства совпадали, то есть если мужчина любил женщину и желал от нее ребенка, его переживания были сильными. Это хорошо показал Л. Н. Толстой:
«Событие рождения сына (он был уверен, что будет сын), которое ему обещали, но в которое он все-таки не мог верить, – так оно казалось необыкновенно, – представлялось ему, с одной стороны, столь огромным и потому невозможным
счастьем, с другой стороны – столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно».Однако бывало и иначе.
Разные культуры неодинаково символизируют и оформляют первые отцовские переживания. У многих, причем очень разных, народов мира существовал древний обычай кувады (от франц. couvade – высиживание яиц) – обрядовой имитации отцом акта деторождения во время родов жены или сразу после них. Отец ребенка симулирует родовые схватки, ложится в постель роженицы, принимает поздравления с благополучным исходом родов, нянчит ребенка и т. п. Кувада включает также множество приемов охранительной магии, направленных на обеспечение здоровья роженицы и младенца.
В наиболее чистой форме кувады супруг ведет себя как роженица и лежит в постели, а его жена после родов как можно скорее начинает хлопотать по хозяйству. Благодаря этому злые духи, которые якобы приходят, чтобы овладеть матерью или ребенком, встречают вместо них сильного мужчину и ретируются. Такая форма кувады зафиксирована у индейцев Калифорнии и Южной Америки, в Южной Индии, на Никобарских островах, в Малабаре, на островах Индонезии. Согласно Диодору Сицилийскому, она бытовала у древнего населения Корсики и Испании. Ее описывали Страбон и Марко Поло.
Самые изощренные приемы кувады описаны у гвианских индейцев. У них мать выполняла свои повседневные обязанности почти до самых родов, а в нужный момент вместе с другими женщинами уходила рожать в лес. Отдохнув несколько часов, она возвращалась домой и продолжала свою работу. Тем временем ее супруг ложился в хижине в ее гамак и отказывался от всякой пищи, кроме жидкой каши, ему нельзя было ни курить, ни мыться, и еще несколько недель после родов другие женщины племени нянчили его. В Южной Индии после родов супруг надевал на себя некоторые вещи из гардероба своей жены и ложился в постель в темной комнате, рядом с ним укладывали ребенка и вновь испеченному отцу обычно давали лекарства, какие дают роженицам для восстановления сил.
В более мягкой форме сходные обряды практиковались и у славян, включая русских (Баранов, 2004). Хотя обычно в крестьянском быту считалось, что «не место мужикам быть, где бабы свои дела делают», к родам это не относилось: присутствие мужа считалось желательным, а иногда и обязательным. Муж не только помогал жене, но и принимал на себя часть ее мук, стонал и кричал вместе с роженицей, не мог ни спать, ни есть, катался от боли по полу, изображая родовые муки. Один крестьянин Смоленской губернии настолько сильно стонал, бледнел и чернел как чугун, что его мать не знала, кого «рятовать» – сына или рожающую невестку. Нередко перед самыми родами мужу полагалось жаловаться на боли внизу живота и ломоту в спине: считалось, что мужнины «муки» снимают часть психологического напряжения жены. Иногда мужа обряжали в одежду и головной убор жены, что как бы сливало мужское естество с женским, требовали, чтобы он изо всех сил дул в пустую бутылку – имитировал потуги. Полагалось также мужу поить роженицу водой изо рта в рот, он садился в изголовье и держал голову жены у себя на коленях, крепко и долго целовал ее во время продолжительных схваток, обнимая сзади за плечи.
В дворянском сословии мужья доверяли всё «дохторам», предпочитая не слышать стонов жен и появляться, «когда все уже позади». Однако у крестьян такой обычай сохранялся долго.
Происходило это по-разному. В одних случаях мужчина просто изображал родовые муки, в других – по-настоящему страдал, в третьих – ему «помогали» испытать боль. Например, измученная схватками жена просит мужа передать ей валек, но, вместо того чтобы подложить его себе под спину, бьет им мужа, а на вопрос удивленного супруга, не рехнулась ли она часом, отвечает: «А тебе больно? От мени больно, хай и тоби так же будэ». Или повитуха обвязывает шелковой ниткой половые органы забравшегося на печь или на крышу мужика, а другой конец дает роженице; при каждой схватке та дергает за нитку и по этому импровизированному телеграфу ее боль передается супругу. Описан случай, когда роженица засунула в задницу уснувшего мужа колючего ерша, так что пришедшей бабке пришлось избавлять от боли их обоих (Кабакова, 2001. С. 66–69; Маховская, 2004).