Мужчина в полный рост (A Man in Full)
Шрифт:
Чарли не выдержал.
— Гляди, гляди! — воскликнул он, обращаясь к Магу. — Во-о-он туда. Видишь? Два жеребчика! Готов поспорить, им не больше двух недель! Один из них — от Первого Прикупа! Как пить дать!
В иллюминаторе показался Главный Дом посреди рощи вирджинского и болотного дуба; среди дубов встречалась крупноцветковая магнолия со старыми деревьями до восьмидесяти футов высотой. Через два месяца они целиком покроются белыми цветками; Чарли, бывало, наезжал в Терпмтин в самый разгар лета, чтобы только полюбоваться цветущей магнолией. Сам дом совсем не походил на особняк в классическом стиле Возрождения — с ионическими колоннами и антаблементами — вроде тех, которые до Гражданской войны понастроили у себя на плантациях всякие выскочки. Главный Дом в Терпмтине возвели еще в 1830-х. Это было низкое строение, по всему периметру опоясанное широкой,
У Чарли прямо-таки дух захватило, на секунду он перестал дышать…
«Гольфстрим» пролетел над Главным Домом. Луд снизил самолет над самым болотом Джукер, чтобы потом развернуться и скользнуть прямо на посадочную полосу. На такой малой высоте, да еще пока на деревьях не появилась листва, можно было отчетливо разглядеть побеги кипариса и ниссы, которые пробиваются из воды… с огромными, вспухшими прямо над водой узлами… Показался Охотничий домик — большое, с белой обшивкой строение на сваях, вынесенное над водой, с двенадцатью спальнями — Чарли построил его для гостей. Почти два с половиной миллиона… Да, были времена, когда он сорил деньгами направо и налево…
Посадочная полоса представляла собой асфальтированную дорогу, прорезавшую сосновый бор, и тянулась почти с милю, чтобы было где приземлиться такому большому самолету как «Гольфстрим»… Вместе с посадочными огнями, ангаром с площадкой, насосами для подачи горючего и подъездными дорогами штуковина обошлась ему в три миллиона шестьсот тысяч. Вот о чем думал Чарли. А тем временем по обе стороны в иллюминаторах замелькали зеленые пятна сосен — самолет зашел на посадочную полосу и коснулся земли.
Когда самолет остановился на площадке перед ангаром, там уже стоял вместительный «шевроле», пригнанный Дервудом. Рядом с машиной был Руфус Дотсон, из черных, бригадир команды техников, отвечавших за обслуживание взлетно-посадочной полосы и ангара. Чарли встал с кресла и тут же почувствовал, до чего затекло правое колено. Ему совсем не хотелось, чтобы его видели ковыляющим вниз по трапу, пусть даже это были всего-навсего Дервуд и Руфус, но ничего не поделаешь. В колено отдавала такая сильная боль, что пришлось спускаться, держась рукой за поручень. Чарли ступил на землю; Руфус уже поджидал его. Он был невысокого роста, плотного телосложения, лет пятидесяти, а может, шестидесяти — Чарли точно не знал, — темнокожий, с седыми торчавшими волосами. На нем была старомодная, как у игрока в гольф, кепка, прикрывавшая лысую макушку. Руфус почтительно коснулся большим и указательным пальцами маленького козырька:
— Как поживаете, кэп Чарли? Дайте-ка я вам подсоблю.
И протянул свою большую, сильную руку. Руфус был в серой, с длинным рукавом рабочей рубахе — такие теперь никто уже не носит, — и джинсах.
— Да-а… ерунда, Руфус… — отмахнулся Чарли, который скорее бы умер, чем принял чужую помощь, — все этот футбол… чертово колено так и дергает…
Руфус хохотнул, издав горлом утробный звук:
— Зазря вы, кэп Чарли, толкуете мне о ревматизме — сами знаем, не понаслышке.
«Какой, к дьяволу, ревматизм, — хотел было возразить Чарли, — это все травма, полученная в те времена, когда он был футболистом!»
Вокруг стояли высокие сосны, отбрасывая густую, прохладную тень, но на площадке у ангара палило нещадно. Чарли прищурился. В дальнем конце полосы подрагивала пелена марева, от асфальта поднимались волны нагретого воздуха. Чарли тут
же почувствовал, до чего ему жарко, до чего он вымотался. От «шевроле» легкой походкой приближался Дервуд.— Эгей, кэп! — приветствовал его Дервуд. — День добрый, мистер Струк!
Каждый раз, глядя на этого крупного мужчину с низким голосом уроженца округа Бейкер, Чарли видел в нем типичного надсмотрщика прошлых времен, который покрикивает на работников в поле, рубящих сосны на убийственной жаре по двенадцать часов в день. И не только до Гражданской, а еще и добрых пятьдесят лет после. Рубить сосну было не легче, чем вкалывать на целлюлозном заводе, рассказывал дядюшка Бад. Люди доходили до грани отчаяния, и надсмотрщики, ложась спать, клали рядом с собой заряженное ружье. Дервуд вполне подходил на роль такого вот надсмотрщика. Это был самый что ни на есть хладнокровный южанин из глубинки, один из тех здоровяков, которые в среднем возрасте выглядят внушительней, чем в молодости: кожа у них становится что дубленая шкура, а тонко рассчитанная угроза действует безотказно. Ростом Дервуд был с Чарли — чуть выше шести футов. Огромная голова покоилась на мощной шее, а черты лица — опущенные кончики глаз, обвисшие щеки, направленные книзу нос и уголки губ — придавали Дервуду сердитый вид. Мускулистые плечи тоже были покатыми, широкая грудная клетка опускалась, живот свисал над ремнем, но в то же время чувствовалось, что во всем теле кроется заряд чудовищной энергии, которой невозможно противостоять. На Дервуде была рубаха цвета хаки, закатанная на огромных руках, и такого же цвета свободные саржевые брюки, отвороты которых закрывали верх поношенных сапог до середины икр — так в округе Бейкер одевались все, кто выходил в поле, где можно было наткнуться на жалящих в лодыжки гремучих змей. На поясе у Дервуда висела кобура, из которой выглядывала рукоять револьвера сорок пятого калибра. Из револьвера Дервуд стрелял по змеям.
— Эгей, Дервуд! — отозвался Чарли. — Слышь, а тот жеребчик… во-о-он там… брыкается который… случаем, не от Первого Прикупа? — Он спросил об этом скорее для того, чтобы отвлечь внимание окружающих от своей хромоты: шаг и крен вправо, шаг и крен вправо, шаг и крен вправо… и так все двадцать, а то и тридцать футов, до самой машины.
— Стало быть, он и есть, кэп, — ответил Дервуд. — Я вот что подумал. Если вы с мистером Струком не слишком проголодались, можно сначала туда, а потом двинуть к Оружейной. Ну и жеребчик, скажу я вам… крупный уродился… а как лягается, чертяка, я таких еще не видал.
И вот они втроем — Чарли, Дервуд и Магнус Струк — сели в «шевроле»; по дороге машина свернула к конюшням и загону, где резвился, взбрыкивая, крупный жеребенок Первого Прикупа. Едва они вышли из машины, как увидели группу из пятерых-шестерых черных конюхов и двоих невысоких австралийцев, Джонни Гройнера, смотрителя племенных жеребцов, и Мелвина Боннетбокса, его помощника. Все стояли полукругом, прямо на белесой, песчаной дороге, как раз там, где она выныривала из низких пальмовых зарослей и жесткой травы. Они что-то увлеченно разглядывали и даже не заметили, как подъехал «шевроле» со смотрителем и хозяином плантации.
Дервуду такое не больно-то понравилось, особенно в присутствии босса.
— Эй! — крикнул он им. — Загораете?! Вам что, заняться нечем? А ну, кончай кучковаться! — Словечко это, «кучковаться», Дервуд подхватил во Вьетнаме — солдатам запрещалось собираться группами по нескольку человек, чтобы неприятельский огонь не уничтожил всех бойцов одним выстрелом.
К удивлению Дервуда, да и Чарли тоже, Джонни Гройнер, крепыш ростом с эльфа, с коротко подстриженной рыжеватой бородой обернулся и, приложив палец к губам, жестом подозвал их, как будто говоря: «Гляньте, что здесь!»
Дервуд, Маг и Чарли, хромавший больше прежнего, подошли и сразу же увидели, из-за чего здесь собралась такая толпа. На обочине дороги, рядом с зарослями пальм и травы, на самом солнцепеке лежал техасский гремучник, огромный, шести, а то и семи футов в длину… лежал неподвижно… пребывая в спячке…
В этот апрельский день холоднокровная тварь облюбовала себе выжженную солнцем полоску песчаной дороги и впитывала тепло, не замечая все растущей публики. Тварь была чудовищно огромной, даже для этих мест, известных особенно крупными гремучими змеями — можно было запросто разглядеть узор из бурых крапин с черными ободками на светло-коричневом фоне. Конюхи замерли на почтительном расстоянии, стоя позади, у хвоста — никто не осмеливался подойти к голове. У гремучих змей нет век, закрывающих жуткие глаза-прорези, и невозможно было определить, спит змея или нет.