Мужчины Мадлен

– Да и у вас тоже, – кивнула Алёна. – По вас тоже не скажешь, что ваше свадебное путешествие длилось всего неделю. Я бы сказала, оно месяц длилось. И по вас не скажешь, что вы ездили в тот злосчастный для меня день в аэропорт, чтобы подкалымить. На самом деле вы провожали свою невесту в Чехию. Я только сейчас вспомнила, что, ожидая багаж, заметила в толпе улетающих в Прагу ту самую хорошенькую брюнеточку, с которой вы только что расстались. В нешуточное путешествие она отправилась накануне бракосочетания! Что ей срочно понадобилось в Праге? Платье хотела свадебное там купить? Туфли? Или бижутерию?

– Да она по делам своего салона срочно поехала! – возмущенно воскликнул Шура. – У них договор с тамошней косметической фирмой, его надо было срочно подписать, иначе такие деньги уплыли бы!

И Коротков осекся.

– Надеюсь, они все же не уплыли? – невинно спросила Алёна.

Шура снова сделался цвета томатной пасты, потому что проговорился, ну совершенно как самый последний простак.

– Я же говорю, вы нарочно пожаловались на свою честную бедность, чтобы меня растрогать, – усмехнулась Алёна. Впрочем, очень невесело усмехнулась, тоскливо, можно сказать. – И вам это удалось. Полагаю, вы потом хорошо повеселились?

Коротков набычился:

– Если вы хотите меня оскорбить…

– Хочу, – кивнула Алёна. – Хочу и буду. Надеюсь также вас не только оскорбить, но и обидеть.

– Да что вы сможете мне сделать? – пренебрежительно пожал плечами Коротков. – В милицию пойдете, что ли?

– А почему бы нет? – удивилась Алёна. – Каждый человек, которого обчистил мелкий щипач, вправе обратиться в милицию. И у меня есть все шансы на успех, учитывая ваше бурное прошлое.

– Разоритесь на процессе, – отмахнулся Коротков. Кажется, он приободрился от того, что его назвали не грабителем, а мелким щипачом. Квалификация ниже, как говорится, значит, и срок меньше. – Кто угодно посоветует вам решить дело миром, иначе больше потеряете, чем вернете.

– Да я бы с удовольствием решила дело миром, – вздохнула Алёна. – А что, есть надежда?

– Надежда умирает последней, – с оптимизмом сообщил Шура. – Может быть, в понедельник нам заплатят, и я…

– И вы сразу же? В клювике? Как штык? – опять вздохнула Алёна. – Как говорил Константин Сергеевич Станиславский, не верю. Понимаете? Не верю я вам. И я начинаю против вас военные действия. Извините, но мало вам не покажется!

– Какие еще действия? – спросил Шура настороженно.

– Ну например… – Алёна на секунду запнулась, как будто задумалась над тем, что предпочесть: пушечный обстрел или уж сразу бомбардировку. На самом деле эти «военные действия» только что, вот прямо сейчас пришли ей в голову, и она еще не придумала, что будет делать. А впрочем, долго ли ей, детективщице-криминальщице, их придумать? Да пожалуйста! – Ну например, я начну с того, что отправлю ксерокопию вашей расписки в Варварино, вашей матушке. Помните, вы просили у меня несколько книжек для нее с автографом, детективов моих? И я подарила, подписала… Наверное, ей будет любопытно узнать, что по вас снова тюрьма плачет.

– Что?!

Коротков посунулся к ней с самым грозным выражением, но Алёна брезгливо выставила ладонь:

– Погодите! Это еще не все. Имейте в виду, что одновременно я отнесу вот в салон «Sun rays» такую же копию и публично вручу ее вашей Киске. Возможно, конечно, глупый ход, ибо, по пословице, муж и жена – одна сатана, но там еще есть другие сотрудники, которые, может быть, считают вас белым и пушистым, а теперь узнают, что вы просто воришка. Я подожду деньги до субботы, но предупреждаю – потом пеняйте на себя!

– А почему до субботы? – с ненавистью спросил Коротков.

– А, я понимаю, вам больше нравится понедельник… – сардонически ухмыльнулась Алёна. – В общем, так. Жду денег до субботы, но, если в субботу вы их не привезете, в понедельник делаю две копии и одну отправляю в Варварино, а другую отношу в «Sun rays». Договорились?

Последний вопрос относился, конечно, к разряду риторических, то есть таких, на которые не ждут ответа. Алёна и не стала ждать, повернулась – да и пошла по Грузинской к Ошаре, а оттуда, через площадь Свободы, к себе домой, на Ижорскую.

* * *

А на тех листочках было написано:

А потом в его жизни появилась Мари. Он увидел ее на улице – и влюбился с первого взгляда. Впрочем, он всегда влюблялся только так. И меня в свое время постигла та же участь…

Конечно, она была юна и невероятно красива. Красота вообще причина очень многих подлостей…

N остановил ее, схватил за руку и сказал: «Я – N. Вместе мы – вы и я – совершим великие дела!»

Она была совсем дурочка лет семнадцати и не имела представления о том, кто такой N, однако пошла за ним. И с тех пор мы с моим мужем стали чужими людьми.

Не стану перечислять те жестокости и оскорбления, которые мне пришлось перенести. Скажу лишь, что они усугубили мое желание жить своей жизнью. И все же расставаться с N мне не хотелось. Если бы он поделился со мной состоянием, которое умудрился сделать на своих картинах… Не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы покупать такую мазню, однако ее покупали, причем платили бешеные деньги, и я считала себя в полном праве иметь половину этих денег, ведь вдохновение N было оплачено моей любовью, моими страданиями, моими слезами. Муж называл меня злобной вымогательницей, жадной стервой, потому что я не хотела дать ему развод даром, говорил, что я измеряю его любовь деньгами. Но если его любовь к Мари была столь велика, значит, ничего не должно было быть жалко для нее. А он жалел деньги!

Вот так мы и жили. Ему было совершенно наплевать на меня, и он совершенно не интересовался, где я провожу свободное время. А между тем у меня появилась тайна – я стала заниматься живописью.

То, что я видела тогда ночью на площади Мадлен, по-прежнему не давало мне покоя. Однако уходить из дому ночами я не рисковала. Я боялась, что N приставил ко мне соглядатаев, желая поймать на фривольном поведении. Может быть, это была паранойя, но я решила быть осторожной. Днем я была свободна и спокойна, поэтому могла улучить два-три часа, чтобы, прихватив этюдник и одевшись попроще, уйти на мою любимую площадь и немного поработать.

Меня интересовала только сама Мадлен. Я писала ее в любую погоду и в разных ракурсах. Я была влюблена в нее, как в живое существо. Странно ли то, что я решила взять псевдоним «Мадлен» и с тех пор подписывала свои картины этим инициалом, соединяя его с инициалами своего настоящего имени? Того имени, каким оно было раньше, пока я еще не стала madame N.

Конечно, больше всего на свете мне хотелось написать те сцены, которые я наблюдала той судьбоносной ночью. Но я боялась… боялась, что буду обвинена в развращенности, и это даст в руки N козырь против меня. К тому же на площади постоянно сновали люди, с любопытством заглядывали мне через плечо, а я вдруг стала бы рисовать сцены греха… Нет, опасно, меня могли забрать в комиссариат. И я таилась как могла. Те мгновения продолжали жить в моем воображении, а на полотне снова и снова возникала снисходительная к людским слабостям Мадлен… но из прошлых времен. Когда мне приходила фантазия украсить полотно человеческой фигурой, я рисовала что-нибудь совсем уж безобидное, например, одну из многочисленных цветочниц, которые приходили на рынок со своими ведрами, тазами и тележками. О, их цветы я рисовала с восторгом. Они были совершенно живыми, ослепительными. Как в жизни. Каждым цветком, нарисованным мной, я мстила N за те унижения, которым подвергалась по его милости. Каждый мой букет был реалистичней и прекрасней его мазни! Но цветочниц я рисовала не в нелепых коротких платьях, а в таких нарядах, которые они носили в прошлом веке. Я никогда не изображала автомобилей. Моя пляс Мадлен смотрела из XIX века, который французские литераторы называли золотым веком шлюх и борделей. Это был век обожествления проституции…

Я знала, что каждая из нарисованных мною цветочниц приходит на площадь и днем, и ночью. Днем – чтобы торговать цветами. Ночью – чтобы торговать собой. Воплощение дня – их скромные наряды. Воплощение ночи – бесстыдные букеты на их тележках.

Мои персонажи были ночными цветами. Ночные цветы закрываются днем, а ночью…

Ночной цветок сильнее пахнет.Сильнее неизвестность манит.

* * *

Алёна ждала звонка в субботу до самого вечера. Как назло, ее назойливый мобильник молчал ну просто-таки убито! С другой стороны, это было совсем неплохо, потому что писательнице нужно было работу работать. И под любимую танго-музыку, под оркестр Эдгардо Донато, наша героиня уперто сидела за компьютером, выдумывая приключения своей героини. А совсем уже в позднюю поздноту, когда и глаза начали слипаться, и пальцы не столь резво сновали по клаве, и вообще Алёна стала думать не только и не столько о сюжете, сколько о том, чтобы отправиться на боковую, телефончик вдруг запел.