Мужчины, рожденные в январе
Шрифт:
В глубине помещения послышался глухой стук. Мужчина приподнимает голову и прислушивается.
— Патефон Патефонович, можно я посмотрю?
Ветфельдшера звали Пантелеймон Пантелеймоновичем, но, так как это имя трудно произносить, кто-то в деревне прозвал его Патефоном Патефоновичем, и кличка так прижилась, что теперь нравилась самому хозяину.
— Глянь-ко, глянько-ко… — закивал головой ветфельдшер.
Пройдя просторное светлое пустое помещение изолятора, в котором, как и в кабинете Патефона Патефоновича пахло карболкой, йодом и почему-то серой, Ваня очутился в другом отсеке, где размещались
— Орлик! Орли-ик!
Ваня зашел со стороны невысокой кормушки и протянул руку к скакуну. Орлик доверчиво ткнулся мягкими губами в ладонь.
— Я забыл сахар, — виновато произнес мальчик. — Я потом принесу.
Орлик сухопар, у него маленькая с белой звездой голова, длинная шея, тонкие ноги, масть гнедая, грива и хвост золотистые. Орлик был копией Красного коня, что снился ночами Ване. Вообще Ваня считал Орлика сыном Красного коня.
— Наш иноходец дебоширит, — сказал Ваня Пантелеймону Пантелеймоновичу, вернувшись в кабинет.
— Время чувствует, — ветфельдшер улыбнулся, обнажив крупные желтоватые зубы.
— Кузнец подрезал Орлику копыта?
— Подрезал.
— Почему он его заковал?
— С похмелья был, а руки-то в таком деле твердые нужны.
— Патефон Патефонович…
— Погодь, — отмахнулся мужчина, — дай произвести запись в журнал.
Ваня опять стал смотреть в окно. Почему-то вспомнились мать с отцом, которые теперь были далеко на Севере. Как они там? Бабушка говорит, что в тех краях всегда зима, всегда холодно, что в море плавают льдины с белыми медведями. Ваня представил себе море, льдины, белых медведей, какими он видел их на картинах. Море было почему-то маленьким, как пруд у деревни, а медведи желтыми, как на переводных картинках.
— Белые медведи людей едят? — спросил Ваня у ветфельдшера.
— Чего? — удивился тот и посмотрел, сняв очки, испуганно на парнишку. — Чего это ты вдруг о них?
— Просто так…
— Латынь погубит меня, — говорит Пантелеймон Пантелеймонович, переворачивая страницы, устало качая головой. — Кто ее только выдумал!
Ваня знал, что ветфельдшер всегда делает ошибки в названиях лекарств и молодой колхозный главврач, недавно окончивший институт, находя их, смеется:
— Не пыныциллин, а пенициллин, не глаберовая, а глауберова соль…
Но Пантелеймон Пантелеймонович все равно пишет по-своему.
Наконец Пантелеймон Пантелеймонович захлопнул журнал и встал из-за стола.
— Бери уздечку и вожжи, — приказал он Ване.
Ваня кидается в сбруйную, где висят пропитанные дегтем хомуты, сиделки, седла, оставшиеся еще от того времени, когда в колхозе было много лошадей. Все богатство в сбруйной ревностно оберегалось ветфельдшером, хотя оно давно списано. Ване нравилось бывать в этой кладовой, резкий запах кожи и дегтя возбуждал и притягивал, как веселая тайна, но теперь мальчик спешил.
Во дворе Орлик начинает гарцевать, изгибая шею, высоко вскидывая ноги и стараясь вырваться из рук ветфельдшера.
— Оп-па-паа, оп-па-паа, — гнусавит Пантелеймон Пантелеймонович и щерит свои желтые, с темным налетом
по краям зубы.Конь успокаивается, Пантелеймон Пантелеймонович ловко зануздывает его, затем пристегивает один конец вожжей к уздечке.
Орлик, почувствовав свободу, начинает бег по кругу. Шерсть его лоснится и будто излучает алый, обнимающий душу радостью свет, а грива струится, как пламя, которым нельзя обжечься.
Пантелеймона Пантелеймоновича просто не узнать. Он приосанился, как молодец на смотринах, гордо закидывает голову и выпячивает грудь.
— Оп-па-паа! О-па-паа!.. — покрикивает ветфельдшер.
К невысокой изгороди базы подходят две молодые девушки в белых халатах и белых косынках — доярки с молочной фермы.
— Патефон Патефонович, — визжат они в один голос, — у нашей Милки глаза гноятся. Может, ее в карантин поставим?
— Пусть гноятся. У старых-то всегда так, — отвечает спокойно ветфельдшер. — Оп-па-паа…
— Какая же она старая? Восьмилетка…
— То-то, что восьми…
— Вы когда приедете?
— Часика через два. С Орликом вот…
Девчонки смотрят на иноходца, машут не то восхищенно, не то недовольно головами и уходят. Их белые халаты режут глаза.
Пантелеймон Пантелеймонович передает вожжи Ване. Тот задыхается от волнения и восторга. «Это он! Самый быстрый, самый красивый и сильный в мире конь. Сын, сын, сынок…» Мальчик ослабил вожжи, и Орлик перешел на легкий шаг.
Спустя несколько минут ветфельдшер дает Ване знак подтянуть вожжи.
— Оп-па-паа, оп-па-паа! — заливается колокольчиком Ваня.
Орлик переходит на иноходь. Он будто летит над землей, выбрасывая вначале две левые, затем две правые ноги. Какое это счастье, видеть бегущую лошадь!
— Подтяни, — командует Пантелеймон Пантелеймонович.
Ваня подтягивает вожжи, и Орлик, понимая, замедляет бег. Конь разгорячен, косит на людей фиолетовые глаза, пугливо прядет ушами, и розовые тугие ноздри то сужаются, то расширяются.
К конюшне подъезжает пыльный председательский газик. Грузный, волосатый, как снежный человек, шофер Хабиб Каримов выпадает из кабины и, тяжело ступая, будто несет мешок с картошкой, подходит к базе.
— Алейкум ассалям! — здоровается он.
— Привет, — отвечает ветфельдшер и щерится, подражая Орлику.
— Вай, вай. Нца-аа-ца… — чмокает губами Хабиб. — Красавэц! Мечта любого человэка. Мой отец был большим джигитом, но у нэго нэ было такого иноходца. Это фантастика. Слюшай, я от души говору. Когда Орлик окрэпнэт, он будет пробэгать сто киломэтр в сутки. Это золотой лошадь! Что нэ говори, а настоящий лошадь — настоящий друг, настоящий чэловэк.
Хабиб шумен, восторжен, и Ваня его побаивается.
Пантелеймон Пантелеймонович, поддакивая, кивает головой:
— Орлик заставит говорить о себе…
Когда речь идет о молодом колхозном иноходце, главный местный лошадник ветфельдшер Просов входит в раж. Своего Орлика он считает самым, самым… Этого же мнения придерживается и шофер Хабиб Каримов.
Почмокав удовлетворенно языком, повосклицав, Хабиб возвращается к машине.
— Прэдсэдатэль ждет, — поясняет он, — горачо в полэ… Посмотрел, душа отвел — можно и работать. Без этого нельзя, потому что чэловэк для такой радость живет.