Мужество

– Присмотрись к нему, Васяева. Поговори. Тебе тоже полезно будет. Он, знаешь, какой человечище?

Тоня думала ночами – почему? Почему? Ведь не в том же дело, что он ударник и изобретатель! Ведь и она ударница… Почему же столько любви и участия вызвал этот маленький, незаметный, немного смешной юноша?

Она присматривалась к Семе.

Говорила с ним.

Сам того не зная, он открыл ей секрет простой человеческой теплоты. Тяжело больной, он умел найти для каждого больного дружеское слово. Он не уговаривал, и не агитировал, и не сулил ничего – он нащупывал в человеке заветную струну и заставлял ее звучать.

У Семы Тоня научилась видеть людей.

Однажды заговорили о Лильке. Сафонов сказал, что Лилька глупая.

– Почему глупая? – тотчас откликнулся Сема. – Лилька не умеет себя вести. Но разве все умеют? А ты умеешь? Лилька сердечная. У нее хорошая основа, а сверху – шлак. Почисти шлак – другой человек будет.

В другой раз зашла речь о Коле Платт. Коля Платт прекрасно работал мастером механической мастерской.

– Нет, он сухой, – сказал Сема. – Ему нужно еще во многих переплетах побывать, чтобы стать человеком. Он никого не любит, кроме себя.

Сема никогда не говорил Тоне, что любит людей, но именно у него Тоня научилась любить их, и любить по-настоящему, во всей сложности и противоречивости. Это была суровая любовь, без снисхождения и поблажек, но пронизанная активностью; полюбив, хотелось помогать людям жить, совершенствоваться, бороться.

Такую любовь к людям Тоня угадала у Морозова. Он и ее любил и о ней думал. «Присмотрись, поговори… тебе будет полезно…» Значит, Морозов знал, что ей тяжело?

Но ей стало уже не так тяжело.

Как-то вечером, когда больные спали, а Сема лежал в лихорадочном вечернем оживлении, Тоня вдруг спросила:

– Ты любишь Клаву, да?

В тот день Клава приходила в больницу, и Тоню мучительно задела радость, с какою встретили Клаву все больные.

Сема не смутился. Он даже немного подумал, прежде чем ответить.

– Нет, Тоня, я ее не люблю. Она для меня не женщина, а сон, мечта, восход солнца. Мне хочется плакать, когда она грустная. У меня разрывается сердце, когда она кашляет… А вы ведь слыхали, Тоня, как она кашляет? Но если бы мне сказали выбрать ей жениха, я взял бы ее за ручку и повел бы ее к Андрею Круглову и сказал бы ему: «Андрей, ты лучший парень среди нас и самый красивый, возьми ее и береги – лучшей девушки ты не найдешь».

Он горько вздохнул.

– Но у него есть какая-то краля, и я не знаю почему, Тоня, но эта ростовская краля мне уже не нравится. Вы не замечали, Тонечка, что хорошие люди часто попадаются на всякую дрянь и становятся несчастными? Почему это так, я не знаю, но хорошим людям не везет в любви. И я уверен, что эта краля – какая-нибудь вертлявая пигалица, а здесь рядом пропадает девушка, которая могла бы сделать его счастье и быть счастлива сама… Так что вы видите, Тоня, не надо думать, что я люблю ее. Я любуюсь ею – вот и все.

Тоня задумалась над словами Семы. Хорошим людям не везет в любви. Она не могла не считать себя хорошим человеком – и вот ей не повезло.

– Мне тоже не повезло, – произнесла она.

Сема был первым человеком, с которым она решилась говорить о себе.

– Вам не повезло, да, – повторил Сема и внимательно посмотрел на нее. – Ну что же, Тонечка, вам еще повезет. Вы не Клава и не Круглов. Вы сильная.

– А разве Круглов не сильный?

– Как вам сказать… Он мужчина, он имеет характер… Но сердце у него беззащитное, открытое, все наружу. Таким людям трудно быть счастливыми, потому что если встретится неважный человек и видит это сердце, он вертит им как хочет. А это плохо.

– А я… не такая?

– Вы не такая, Тоня, нет. Я даже думал сперва, что вы плохой человек. А потом… Вы не сердитесь, Тонечка, но я все наблюдаю, у меня такие глаза… Я видел, как вы пели тогда в бараке, помните, и у вас было очень тяжело на сердце, я это видел – да что видел! – я это знал. У вас было тяжело на сердце, но вы пели веселые песни и смеялись, и все думали, что вы веселая, и ваш Голицын со злости кусал себе локти… Нет, Тоня, у вас сердце в броне, вы стойкая, вы не сдадитесь.

– Я не сдалась, – сказала Тоня.

– Я не знаю, Тоня, что у вас было. Мне нет дела, отчего вы разошлись. Но это хорошо, Тонечка. Сергей был легковесный человек. Не скверный, но легковесный. Он даже страдать не умел, а так, знаете, не гроза, а слякоть, не рычание, а мышиный писк.

– Я его очень любила, – со стыдом прошептала Тоня.

И ей стало легче. Впервые высказанное чувство как будто отодвинулось; оно уже принадлежало не только ей одной.

– Я догадался, – сказал Сема. – Я догадался, когда ты пела и смеялась, а на душе у тебя было плохо, – я ведь знал, что плохо. Ты хорошая, Тоня, у тебя сердце в броне, ты можешь жить и будешь жить.

Он запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Слово «жить» – обычное, часто повторяемое слово – приобрело для него особое, всеобъемлющее значение.

– И я бы жил… – с обидой закончил он. – Да вот, видишь…

Он помолчал. Тоня искала слов ободрения. Но он нашел их сам. В его расширенных зрачках вспыхнуло пламя неутолимой страсти:

– Нет, нет, Тоня, я буду жить! Я не дам скрутить себя. Что? Ты думаешь – доктора? Нет, не в докторах дело, надо захотеть жить… Пока во мне бьется сердце, пока работает мозг, пока у меня есть нервы – я буду бороться за жизнь и не позволю! Не позволю!..

Тоня склонилась к нему в безотчетном порыве любви.

– И я не позволю, Сема! Я тебя отстою…

Сема выпростал руку из-под одеяла и потянул к себе Тонин палец. Она не понимала, чего он хочет. Наконец она догадалась: надо положить ладонь на его горячий лоб.

– Вот так, – сказал он и закрыл глаза. – Вот так… Кто знает, Тоня, может быть судьба не зря столкнула нас, и нам еще будет хорошо. Может это быть, Тоня?

Она ответила наугад:

– Конечно, может. Ты увидишь, все будет хорошо.

Он открыл глаза и улыбнулся. Улыбка была странная: и мудрая и насмешливая – как будто он видел многое такое, что недоступно другим людям, не оценившим до конца понятие «жизнь».

– Ты что, Сема?

– Ничего, – сказал он все с тою же улыбкой. – Пора спать, Тоня, у тебя совсем усталые глаза. А жизнь впереди большая, и знаешь, сколько еще понадобится сил!

С этого вечера Сема стал самым дорогим и необходимым для Тони человеком. Это был друг. Она не боялась открывать ему любые затаенные мысли. Она высказывала то, что наболело, и то, что было неясно, и то, о чем мечталось по ночам. А Сема хорошо слушал и потом говорил, говорил, говорил, высказывая все свои теории, и наблюдения, и советы. Тоню не утомляло его многословие… Она всегда находила в его речах свежие и новые мысли.