Мужики и бабы
Шрифт:
– И Петька Рыжий с нами!
– И Богомаз!
– И князь Львов-Подтяжкин.
– А физиком кто?
– Из Москвы едет… Какой-то штрафник.
– Ого-го! – заржал Бабосов. – Что стоит в графе против его фамилии? А там стоит: выгнан за пьянку, грубость и… гонку самогона.
– Откуда он изгнан? – спросила Варя.
– Из университета, – ответил Бабосов.
– Из университета за гонку самогона? Чего ты мелешь? – сказала Мария.
– А что, не нравится? – Бабосов опять вытаращил глаза. – Бейте саботаж организованным контролем масс!
– Нет, ты неподражаем, – засмеялась
– Его общественная физиономия – за четыре года работы не был ни разу на собрании, – кривлялся Бабосов. – Его политическая активность?.. Товарищи, какая может быть активность у протчего элемента? Только паразитическая. Значит, вычистить паразита с рабочего тела нашей науки.
– Извините, на педагогов чистка не объявлена, – сказал в тон ему Костя. – Давайте не искажать генеральную линию.
– Но есть лозунг: проверяй безработных умственного и конторского труда! Стало быть, мы его проверяем по этой линии – он пока еще безработный. Правильно я говорю? – спросил Бабосов.
– Правильно! – гаркнули все хором.
– А теперь выпьем за чистоту наших рядов и неуклонность направления! – произнес торжественно Бабосов.
Все выпили. Костя, тыча вилкой в нарезанные огурцы, сказал, качая головой:
– Ну и брехун ты, Коля.
В дверь без стука вошли два мужика и, увидев за столом женщин, замешкались у порога.
– В чем дело? – поднял голову Бабосов.
– Может быть, мы не ко времени?
– Нет, в самый раз. Проходите, ребята, – сказал Костя, вставая, и представил вошедших: – Это мои активисты: Василий Семиглазов, – указал на черноусого, черноглазого молодца в мятом, сереньком пиджачке, – а это Филя Перевощиков.
Второй был коренаст и насуплен, – густые рыжие волосы росли у него почти от самых бровей. Бабосов встал, поздоровался с ними первым и неожиданно серьезно спросил:
– А вы сдали свои облигации на хранение в сберкассу по призыву сормовских рабочих?
Вошедшие активисты опешили – высокий черноусый молодец извинительно улыбался, а второй, рыжий, сердито засопел и поглядел с вызовом на Герасимова: что это, мол, за катавасия?
– Перестань, Николай! – строго сказал Герасимов. – Садитесь, ребята. И потом, по призыву не сормовских рабочих, а товарища Баумана.
– Виноват. А вообще жалею, что этот патриотический почин сделали не мои земляки-путиловцы.
Активисты сели.
– Так, – сказал Бабосов, глядя на них. – Вы что пьете?
– Что подадут, – ответил Семиглазов и улыбнулся на этот раз заискивающе.
– Я пью только чистое белое, – ответил хмуро Перевощиков.
Бабосов налил им по стопке водки. Те было взяли их в руки.
– Одну минуту! – осадил их Бабосов. – Вы слесари, браковщики, самоходчики?
– Чего? – спросили разом оба.
– Перестань дурачиться, Николай! – сказал Костя.
– Извини, мой друг, я с ними отправляюсь, можно сказать, на боевое задание… Так должен я знать, что за братья по цеху идут со мной?
– Дак мы крестьяне, – ответил Семиглазов.
– Из соседнего села, – подтвердил Перевощиков.
– А-а, тогда выпьем за нерушимый союз!
Мало-помалу
все втянулись в эту словесную чехарду, которую неутомимо изобретательно вел Бабосов.– А мы еще не выпили за решительную перестройку культработы!
– Урра! Пьем за усиление пролетарского ядра!
– Почему только пролетарского? А где ядро крестьянское?
– Товарищи, товарищи! Чего нам считаться? Пьем вообще за ядро. Круглое, свинцовое… Бах!
– И мимо…
– А я пью только в яблочко…
– Под ложечку то есть. Уф! Дых запирает.
В сумерках стали разбирать офицерское обмундирование. А Бабосов произнес вдохновенную речь:
– Друзья и товарищи! Любое политическое мероприятие можно оказенить и низвести до скучной публичной процедуры, где на глазах у массы проводится формальный отчет. Вы же пошли по иному пути: на заседании своего бюро вы решили подойти к вопросу чистки творчески: вы избрали деятельную, смелую и необыкновенно оригинальную подготовку в форме инсценировки антисоветского налета. Этот вдохновенный прием поможет выявить истинное лицо, стойкость и преданность всех коммунистов вашей ячейки. Со своей стороны мы, как приглашенные вами специалисты по ненавистной офицерской касте, приложим все силы и старания к тому, чтобы приблизить эту операцию к неукоснительной реальности. Да не ускользнет от вашего бдительного взора ни один лазутчик или малодушный приспособленец, пролезший обманом в боевые ряды пролетарского авангарда. За дело, товарищи!
Мужчины разобрали обмундирование и вышли в сени переодеваться.
– А что? – сказала Варя возбужденно. – А ведь, ей же богу, неплохо придумано. Решили на бюро… Все свои люди. По крайней мере, откровение будет полное.
Теперь и Марии эта затея стала казаться не такой уж нелепой. Она вспомнила вчерашнюю чистку в Веретье, хамскую Сенечкину демагогию, растерянного председателя колхоза, пристыженных колхозниц в красных сарафанах и подумала: здесь, по крайней мере, если кто и струсит, то узнают только свои. На людях краснеть не придется. Два-три учителя что и увидят – не в счет.
Через несколько минут вернулись в комнату все преображенные до неузнаваемости, все будто выросли на вершок, подтянулись, поздоровели и одновременно вроде старше стали.
– Ой, Костя, какой ты красивый! – ахнула Варя. – Прямо настоящий артист.
– А я? – спросил Бабосов.
– У тебя ворот, как хомут, – ответила Варя. – А ты, Дмитрий Иванович, просто фраер.
– Настоящая контра с бородой и вообще патентованный эксплуататор, – засмеялась Мария.
– Но, но! Полегче на поворотах!
– Ребята, это что ж выходит? Я главный организатор, и в чине всего лишь штабс-капитана? Не выйдет. Дайте мне подполковничьи погоны! – Бабосов потянулся к подоконнику за погонами с большой звездой.
– Сними с них звезды – будешь полковником, – усмехнулся Успенский.
– А мне, пожалуй, усы наклеить надо. Ведь меня все знают, – сказал Костя.
– Вон возьми в коробке, – указал на койку Бабосов. – Хоть бороду наклей.
– Перестань! – остановил его Успенский. – А то тебя в усах не узнают? Ты будешь завербованным белой разведкой, понял?