Мужики
Шрифт:
— Ягусь! — позвал он ласково.
Она остановилась, не дыша, ожидая, что он скажет, но он, не находя слов, только пробормотал что-то невнятное и умолк.
Ягуся опять ушла к себе в комнату, села у открытого окна и печально смотрела на залитую солнцем деревню, на облачка, которые, как белые гуси, бродили по небу. Тяжелые вздохи поднимали ее грудь, а порой и слезы текли медленно по исхудавшему лицу. Мало ли она пережила за эти дни? Вся деревня травила ее, как паршивого пса. Женщины поворачивались к ней спиной, а иные плевали вслед, прежние подруги не замечали ее, мужчины
— Войтова любовница!
Словно ножом полоснули ее по сердцу! И сейчас при одном воспоминании об этом ее душил стыд.
Господи, да разве она виновата? Войт напоил ее так, что она была почти без памяти, — могла ли она ему противиться? А теперь все на нее, теперь вся деревня сторонится ее, как зачумленной, и никто слова не скажет в ее защиту.
Ходить больше никуда нельзя, все закроют перед ней двери да еще, пожалуй, собак натравят! Даже к матери идти незачем: она ее почти выгнала из дому, несмотря на слезы и просьбы… Если бы не Ганка, она бы руки на себя наложила. Да, одна только жена Антека не отвернулась, жалела ее да еще защищала перед людьми!
"Да ведь и не виновата я, нет! Войт виноват, он меня в грех ввел… А уж больше всех виноват этот старый хрыч! — подумала она вдруг о муже. — На всю жизнь меня связал! Была бы я девушкой, так не дали бы меня в обиду… И какая радость мне с ним была? Ни жизни не видала, ни света".
Такие мысли лихорадочно сновали в голове Ягны. Печаль и раскаяние уже сменялись страшным гневом, и она в возбуждении забегала по комнате. "Да, да, все из-за него! И с Антеком не вышло бы так… и войт не посмел бы… Жила бы я себе спокойно, как прежде, как все живут. Нечистый поставил его у меня на дороге и мать прельстил его моргами, а теперь я должна мучиться… О, чтоб тебя черви ели!"
В порыве злобы она даже кулаки сжала. Увидев через окно лежавшего под деревом Мацея, кинулась туда, нагнулась над ним и прошипела с ненавистью:
— Хоть бы ты поскорее издох, старый пес!
Больной смотрел на нее во все глаза и что-то бормотал, но она тотчас убежала. Ей стало легче — было на ком выместить свою обиду.
Когда она шла обратно в дом, на крыльце стоял кузнец. Делая вид, что не замечает ее, он громче заговорил с Рохом:
— Слышал я от Матеуша, что вы их поведете на немцев…
— Да, просят, чтобы я пошел с ними к соседям, — сказал Рох, напирая на слово "соседи".
— По кандалам соскучились! Совсем осатанели мужики. Думают, что если опять пойдут толпой с кольями и криками, так немцы перепугаются и не купят Подлесья! — Он едва сдерживал злость.
— А может, и откажутся от покупки, как знать?
— Ну да, ждите! Они уже и землю размерили, и семьи перевезли, копают колодцы, возят камень для стройки.
— Мне хорошо известно, что они еще у нотариуса купчей не подписали.
— А мне они божились, что все сделано!
— Говорю то, что знаю. И если помещику подвернутся другие покупатели, получше этих…
— Да ведь липецкие не купят, ни у кого гроша за душой нет.
— Гжеля что-то надумал, и сдается мне…
— Гжеля! — нетерпеливо
перебил кузнец. — Гжеля всегда вперед лезет, а сам дурак набитый, только народ мутит и на худые дела толкает…— Посмотрим, что выйдет, посмотрим, — отозвался Рох, с легкой усмешкой наблюдая за кузнецом, который со злости так дергал усы, словно хотел их вырвать.
— Яцек идет! — воскликнул он вдруг, увидев входившего во двор сторожа.
— Бумага из канцелярии Анне Матвеевне Борыне, — объявил Яцек, достав из сумки конверт.
Выбежавшая на крыльцо Ганка с беспокойством вертела в руках бумагу, не зная, что с ней делать.
— Дай прочту, — сказал Рох.
Кузнец попробовал заглянуть через его плечо, но Рох быстро сложил письмо и сказал спокойно:
— Суд уведомляет тебя, Ганка, что тебе разрешены свидания с Антеком раз в неделю.
Ганка, дав на чай сторожу, вернулась в комнаты, а Рох только после ухода кузнеца вошел туда же и сказал радостно:
— В бумаге совсем не то написано, — я не хотел говорить при кузнеце! Суд извещает, что Антека выпустят, если ты привезешь залог, пятьсот рублей, или поручительство за него… Что с тобой?
Ганка не отвечала — голос ей изменил. Она стояла, как вкопанная, лицо вспыхнуло румянцем, потом побелело как мел. Вдруг она всплеснула руками и с тяжелым вздохом упала ниц перед образами.
Рох тихо вышел и, сев на крыльце, с довольным видом перечитывал бумагу. Немного погодя он опять зашел в избу.
Ганка все еще молилась. Ей казалось, что она умирает от счастья, слезы текли ручьями, смывая память о всех перенесенных страданиях и обидах.
Наконец, она поднялась и, отирая слезы, сказала Роху:
— Теперь я готова ко всему. Что бы меня ни ожидало, а страшнее того, что было, не будет!
Рох даже удивился внезапной перемене в ней: глаза ее ярко блестели, на бледном лице заиграл румянец, она выпрямилась, словно десять лет с плеч сбросила.
— Продай, что хотела, собери деньги и поедем с тобой за Антеком — завтра или во вторник.
— Антек вернется! Антек вернется! — бессознательно повторяла Ганка.
— Не говори пока никому! Вернется — и так узнают. Да и тогда надо будет всем говорить, что его отпустили без залога, — это для того, чтобы кузнец к тебе не приставал, — вполголоса советовал ей Рох.
Ганка торжественно обещала молчать и доверила тайну одной только Юзе. Ей трудно было сдерживать огромную радость, она ходила, как пьяная, то и дело целовала детей, разговаривала с жеребенком, со свиньей, дразнила аиста, а Лапе, который, повизгивая, ходил за ней и смотрел ей в глаза, словно понимая что-то, шепнула в самое ухо:
— Тише, глупый пес, хозяин вернется!
Смеясь и плача, она долго рассказывала обо всем Мацею, а он испуганно смотрел на нее и что-то бессвязно лепетал. Она забыла обо всем на свете, и Юзьке пришлось напомнить ей, что пора в костел. Ей хотелось петь от радости, лететь куда-то и кричать колосьям, которые с шелестом кланялись ей в ноги, и деревьям, и всей земле:
"Хозяин вернется! Антек вернется!"
Она даже позвала Ягну идти вместе в костел, но та предпочла остаться дома.